Генрик Сенкевич - В дебрях Африки

Тем не менее при расставании было пролито много слез, которых не стыдился и Стась, потому что и он, и Нель пережили вместе с Кали так много тяжелых и хороших минут и не только научились оба ценить его сердце и душу, но и искренно полюбили его. Молодой негр долго лежал у ног своего «Бвана Кубвы» и «доброго Мзиму». Он дважды возвращался, чтоб еще раз посмотреть на них, но в конце концов минута разлуки настала, и оба каравана тронулись в противоположные стороны.

Только в пути начались рассказы о приключениях обоих маленьких путешественников. Стась, когда-то склонный к хвастливости, теперь нисколько не хвастал. Он просто-напросто совершил слишком много, слишком много пережил, слишком развился, чтоб не понимать, что слова не должны быть больше дел. Да, впрочем, самих дел и подвигов было достаточно, если даже рассказывать о них с величайшей скромностью. Каждый день, во время знойных «белых часов» и по вечерам во время привалов, перед глазами капитана Глена и доктора Клэри проходили картины всех событий, которые пришлось пережить детям. Они видели и похищение из Мединет-эль-Файюма, и ужасный путь на верблюдах через пустыню, и Хартум, и Омдурман, напоминавшие ад на земле, и грозного Махди.

– Махди уже умер! – заметил капитан Глен.

– Махди умер? – изумленно повторил Стась.

– Да, – ответил доктор. – Его задушил собственный жир: другими словами, он умер от ожирения сердца. Царство после него принял Абдуллаги.

Наступило продолжительное молчание.

– Да, – проговорил Стась, – когда он отправлял нас на гибель в Фашоду, он не думал, что смерть раньше коснется его…

А минуту спустя он прибавил:

– Но Абдуллаги еще более жесток, чем Махди.

– Потому-то и начались уже мятежи и междоусобия, – ответил капитан, – и вся постройка, которую воздвиг Махди, должна рано или поздно рухнуть.

Потом Стась рассказывал еще о переправе в Фашоду, о смерти старой Дины, о путешествии из Фашоды в безлюдные страны и о поисках Смаина; затем о том, как он убил льва, а потом Гебра, Хамиса и двух бедуинов. Капитан и доктор слушали его с непрерывно возраставшим интересом. А Стась продолжал свое повествование о приручении Кинга, о поселении в «Кракове», о лихорадке Нель, о встрече с Линде и о змеях, которых они пускали с гор Карамойо. Доктор, который с каждым днем все больше и больше привязывался к малютке Нель, так глубоко переживал все, что ей угрожало, что ему приходилось время от времени подкрепляться несколькими глотками брэнди; наконец, он схватил девочку на руки и долго не хотел ее выпускать, словно боясь, чтобы какой-нибудь новый хищник не стал угрожать ее жизни.

А то, что и он и капитан думали о Стасе, доказывали еще две депеши, которые они отправили две недели спустя, по прибытии к подножию Килиманджаро, с нарочными на имя заместителя капитана в Момбасе с просьбой переслать их дальше, отцам обоих детей. Первая из них, составленная осторожно, для того, чтобы не произвести слишком ошеломляющего впечатления и отправленная в Порт-Саид, заключала в себе следующие слова:

«Благодаря мальчику благоприятные известия о детях. Приезжайте в Момбасу».

Во второй, с адресом «Аден», было уже совершенно ясно сказано:

«Дети с нами, здоровы, мальчик – герой!»

На прохладной возвышенности у подножия Килиманджаро они провели дней пятнадцать, так как доктор Клэри непременно требовал этого для здоровья Нель и даже для здоровья Стася. Дети с изумлением осматривали эту высокую гору, на которой можно наблюдать все климаты земли. Две ее вершины, Кибо и Кима-Вензе, днем были большей частью окутаны густым туманом. Но когда в ясные вечера туман вдруг рассеивался и от лучей вечерней зари вечные снега на Кима-Вензе пылали розовым сиянием, в то время как весь мир был уже погружен во мрак, – гора казалась лучезарной.

Для Стася миновали дни забот, тревог и напряженных трудов. Впереди оставался еще месяц пути до Момбасы, и дорога вела через красивый, но нездоровый лес Тавета. Но насколько легче было путешествовать теперь с многолюдным, обильно снабженным всем необходимым караваном по знакомой уже дороге, чем прежде блуждать по неведомым дебрям с одними Кали и Меа! К тому же заведовал и распоряжался путешествием теперь капитан Глен. Стась отдыхал и охотился.

Заботиться о Нель он, однако, не перестал и по-прежнему пользовался у нее таким безграничным доверием, что когда Клэри спросил у нее, не будет ли она бояться бурь на Красном море, девочка подняла на него свои прелестные и спокойные глазенки и ответила: «Стась с ними справится». Капитан Глен уверял, что лучшего свидетельства о том, чем был Стась для малютки, и большей похвалы ему никто не сумел бы высказать.

Несмотря на то что первая телеграмма, отправленная Тарковскому в Порт-Саид, была составлена очень осторожно, она все же произвела такое потрясающее впечатление, что радость чуть не убила отца Нель. Но и сам Тарковский, хотя и был человеком исключительного закала, в первую минуту по получении телеграммы едва был в силах овладеть своим волнением. Он все боялся, чтобы это известие не оказалось обманом воображения, болезненным призраком, порожденным тоской и страданием. Ведь они положили столько трудов, чтобы узнать, по крайней мере, что дети живы! Мистер Роулайсон отправлял в Судан целые караваны. Тарковский, переодетый арабом, с большой опасностью для жизни добрался до самого Хартума, – и все оказалось бесполезным. Люди, которые могли сообщить какие-нибудь сведения, умерли от оспы, от голода или погибли во время резни, и дети точно канули в воду! В конце концов оба отца потеряли всякую надежду и жили только воспоминаниями, глубоко убежденные, что их ничего уже не ждет в жизни…

И вдруг на них свалилась радость, почти непосильная для их измученных горем и тоской душ. Но к ней примешивались недоверие и изумление. Ни тот ни другой никак не могли понять, каким образом известие о детях пришло с этой стороны Африки, из Момбасы. Тарковский предположил, что, может быть, их выкупил или похитил какой-нибудь арабский караван, который с восточного берега проник в поисках слоновой кости в глубь страны и добрался до самого Нила. Слова телеграммы «благодаря мальчику» они объясняли себе так, что Стась уведомил письмом капитана и доктора, где они оба находятся с Нель. Но многое все-таки оставалось непонятным. Одно только Тарковский понимал ясно: это то, что известие не только благоприятно, но даже вполне благоприятно, потому что иначе капитан и доктор не решились бы пробуждать в них надежды, а главное, не заставляли бы их ехать в Момбасу.

Приготовления к путешествию продолжались недолго, и на второй день по получении телеграммы оба инженера, вместе с воспитательницей Нель, очутились на палубе большого парохода, который шел в Индию и по пути заходил в Аден, Момбасу и Занзибар. В Адене их ждала вторая телеграмма, гласившая: «Дети с нами, здоровы, мальчик – герой!» Прочтя ее, мистер Роулайсон чуть не сошел с ума от радости и, сжимая руки Тарковскому, не переставал повторять: «Видишь, это он ее спас! Ему я должен быть благодарен за ее жизнь». А Тарковский, не желая выказывать излишнюю слабость, ответил только сквозь зубы: «Да! Хорошо вел себя мой мальчуган». Но, оставшись один в каюте, он разрыдался от счастья…