Владимир Матвеев - Золотой поезд. Повесть

Хозяева радушно встретили квартирантов. Беременная жена рабочего быстро подружилась с Валей. Она была еще в том периоде замужества, когда занятие хозяйством дает удовлетворение, и поэтому не успела сделаться расчетливой и сухой хозяйкой. Мекеша, как звали самого хозяина, оказался мобилизованным рабочим и работал в гараже чехословацких мастерских. В Молоканских садах не один Ребров укрывался от воинской повинности. Мекеша скоро понял, что его квартирант не из защитников Комуча.

Тревога чувствовалась повсюду. Сибирское правительство не скрывало своей вражды к Комучу. Атаман Дутов демонстративно просил разрешения Сибирского правительства покончить с «эсеровской сволочью» в Самаре. Генералам очень хотелось предоставить ему эту возможность, но чехи и военные агенты англичан и французов были против такого разгрома, и волей-неволей приходилось выжидать. Только неукротимый атаман Анненков, не спрашивая ничьего разрешения, двинулся со своим отрядом на Самару.

Высадившись на вокзале, «атамановцы» потребовали себе обед из буфета. Толстый буфетчик не торопился с обедом.

- Позвать сюда! - крикнул официанту один из офицеров.

Буфетчик мгновенно явился.

- Подадут-с, сейчас подадут-с. Не извольте беспокоиться…

- Молчать, стерва! - прервал офицер. - «Подадут-с, подадут-с», - передразнил он его. - Ты думаешь, мы тут будем ждать, пока ты спекулянтов кормишь, - ткнул он пальцем в сторону соседнего стола. - Тебя, сволочь, учить надо, как подавать анненковцам. Получай! - ударил офицер буфетчика по физиономии. - В другой раз расторопней будешь!

Анненковцы повскакали со своих мест и бросились к буфетной стойке. Через три минуты буфет был пуст. Батарея бутылок стояла на столах «атамановцев». Штатская публика потихоньку исчезла из зала, прячась за горшками с искусственными пальмами, за газетный киоск и за что попало. Офицеры неистово бросались от одного стола к другому, и повеселевшие анненковцы после закусок и выпивки ревели «Боже, царя храни».

Вечером анненковцы рассыпались по городу. Их траурные погоны с красной полосой посредине и накладным изображением черепа с перекрещенными костями, казалось, напоминали каждому жителю о том, как легко перейти из нашего мира в другой. Несколько анненковцев забрели на улицу, где над одним из зданий развевался красный флаг. Не веря своим глазам, они подошли ближе к зданию и над входом, к еще большему своему изумлению, прочли вывеску:

На этот раз храбрые анненковцы растерялись. Они невольно начали оглядываться по сторонам, соображая, не попали ли нечаянно по пьяному делу к большевикам. Но нет, врагов не видно, и улица мирно отдыхала после сутолоки дня.

- Большевики?!

- Да нет. Это эсеры.

- Ребята, сорвем! - крикнул, задыхаясь от гнева, старший.

- Сорвем! - загалдели анненковцы.

На стук в двери вышла сторожиха. Удар кулака отбросил ее в сторону. По лестнице застучали каблуки сапог и зазвенели шпоры. По пути анненковцы сшибали письменные столы и били стекла. Красный флаг был сорван и унесен в виде трофея.

В тот же вечер били анненковцы по ресторанам дирижеров, били артистов и певиц, отказывавшихся петь «Боже, царя храни», администраторов театров и ресторанов и всех, кто пробовал защищать тех, кого они били.

Поздно ночью, когда закрылись все самарские рестораны и кабачки, анненковцы собрались на вокзале. У них все еще не пропало желание «показать себя учредиловцам». В буфетном зале продолжалась попойка. Диваны и столы были сдвинуты в сторону, а посредине зала, в тесном кругу зрителей, двое атамановцев отплясывали трепака.

- Господа! - неожиданно выскочил вперед худой и длинный офицер. - В тюрьму! Большевиков бить. За мной!

Круг расстроился. Все повскакали с мест. «Ура!» - загремело по залу, и толпа анненковцев, гремя шпорами, высыпала на площадь перед вокзалом.

Тюрьма мертва. В душных камерах беспокойно спали. Сонные крики то и дело будили задремавших в камерных коридорах надзирателей. Вместе с большевиками тут же сидели уголовные и спекулянты. Был тут и какой-то неудачный банкир, арестованный за злостное банкротство. Его привезли в тюрьму больным. Деньги и болезнь дали ему возможность устроиться в отдельной камере. Его недавно оперировали, и он с только что зашитыми швами лежал в тюремной больнице.

Еще по дороге в тюрьму анненковцы сговорились взять из каждой камеры для расстрела по два человека. Но нашлись и такие, которые были не согласны с этой «нормой».

- Пять, семь, десять! - кричали пьяные голоса. - Чего жалеть большевиков!?

Большое четырехэтажное красное здание тюрьмы показалось в конце улицы. Анненковцы затаились и тихонько подходили к воротам.

- Стой! Кто идет? - раздался окрик часового и щелкнул затвор.

- Свои! Анненковцы! - крикнул ему в ответ предводитель пьяной шайки, худой и длинный офицер.

В железных воротах открылся «глазок». Тюремная охрана не сопротивлялась анненковцам. Надзиратели и конвойные привыкли к ночным посещениям добровольных палачей. В глубине души они были даже рады ночному посещению, так как знали, что анненковцы - народ богатый, вряд ли польстятся на одежду расстрелянных. Кое-что перепадет, значит, и на долю надзирателей.

Выстрелы на тюремном дворе затихали. На дворе в сером предутреннем мраке чернели груды неподвижных тел. Атамановцы добивали тех, кто еще хрипел. Вдруг одному из них бросился в глаза отдельный флигель тюремной больницы.

- А там что? - крикнул он ближайшему надзирателю и бросился бежать к флигелю. - За мной, ребята!

- Там больница! - кричал вслед надзиратель, но его голоса уже никто не слышал.

Неудачливый банкир после перенесенной операции спал тяжелым сном. Дежурный надзиратель, не торопясь, открыл дверь:

- Больница. Ночью не допускаем, - слабо протестовал он.

- Пшел к черту! - цыкнул на него офицер, бежавший впереди всех, и оттолкнул его прочь с дороги. - Эй, кто там! - крикнул он бежавшим сзади. - Выводи всех!

Солдаты подбежали к камере банкира. Он лежал один, и, кроме него, выводить было некого.

- Вставай! - рявкнул офицер.

Банкир вздрогнул, недоуменно взглянул на него, не понимая, в чем дело, и, повернувшись на бок, тихо застонал.

Это был еще молодой человек. Темные волосы резко оттеняли белизну его кожи. Даже полузакрытые глаза казались большими и выразительными. Как избалованный ребенок, он окружил себя причудливыми безделушками из уральских камешков. На его столике каменная мышка сидела на каменном кусочке сыра, а на кровати вместо иконки висела куколка-балерина в ярком платьице и шапочке.

- Не притворяйсь. Выходи, а то околеешь на месте, собака! - Офицер исступленно тыкай банкира наганом.