Луи Буссенар - Банда поджигателей, или Бандиты из Оржера

Так откуда же они все-таки взялись?

А Валентина, вспомнив ночные появления незнакомого друга во дворе замка Ружмон, доверчиво улыбнулась и с вызовом посмотрела на фальшивого Монвиля.

Внезапно графиня рассеяла очарование.

— Что это за… субъекты? — поджав губы спросила она фальцетом, который обычно свидетельствовал о дурном расположении духа.

В то же время капитан Бувар встал, бросился к высокому незнакомцу и, с жаром сжимая его руки, прошептал:

— Блэрио! Мой дорогой Блэрио! Наконец я снова вижу вас! И тебя, мой добрый Питуа.

— Познакомьтесь с моими гостями, мама, — ответила Валентина опешившей графине.

— Что ж, дочка! Должна признаться, у вас весьма изысканный круг знакомых, достойный девушки вашего происхождения. Но как бы ни было лестно их общество, я настойчиво предлагаю им пройти на кухню… конечно, если мои слуги захотят общаться с ними.

Услышав это оскорбление, Блэрио возмущенно выпрямился и, казалось, прирос к ковру.

Капитан Бувар вмешался уважительно, но с большой решимостью, как человек, который не отказывается от своих друзей:

— Позвольте мне, госпожа графиня, сказать несколько слов.

Этот человек, которого я знаю лишь под именем Блэрио, спас мне жизнь, и я могу утверждать, что даже в груди дворянина никогда не билось более благородное и доблестное сердце.

— Он спас вам жизнь, мой дорогой господин Бувар? Я весьма этому рада! Посему вы вправе принимать его у себя, если вам так будет угодно, абсолютно на равной ноге… Но здесь я решаю, с кем поддерживать знакомство, поэтому гражданин… вы говорите, Блэрио, хм! немедленно, хочет он того или нет, покинет мой дом!

— Так, значит, мне придется покинуть его вместе с ним!

— Боже мой! Да как пожелаете… Я буду сожалеть… о вашем уходе, мой дорогой!

При этих словах графиня резко дернула за шнурок колокольчика. Этьен Лелюк прибежал, одетый в совершенно новую ливрею, которая его немало смущала.

— Этьен, выстави-ка за дверь этих мужланов… И немедленно!

Этьен отрицательно покачал головой и приблизился к Блэрио, словно для того, чтобы защитить его.

— Ах, так! Что, наконец, здесь происходит? — воскликнула графиня, задыхаясь от возмущения. — В мой дом вторгаются какие-то бродяги, а мои друзья бросают меня ради них… Виконт, заставьте их уважать меня! Что до вас, Этьен, то вы более у меня не служите.

— Госпожа графиня будет сожалеть об этих словах, — уходя, сказал старый кирасир германского легиона.

И, поскольку сеньор Жуи поднялся, собираясь подчиниться будущей теще, бледная и дрожащая Валентина схватила руку Блэрио и сказала:

— Этот человек останется здесь!

— А ты, приятель, — прорычал Питуа, потрясая топором, — руки прочь от Блэрио, а не то голову расколю.

Услышав эти слова, возмущенный аббат Фарронвиль поднялся, госпожа де Ружмон стала звать на помощь, так называемый аббат Лежен заерзал в кресле, чувствуя себя не в своей тарелке, а спасители Бувара тем временем хладнокровно ждали окончания этой неописуемой сцены.

— Спокойствие, Питуа! — скомандовал Блэрио своему другу, который тяжело опустил страшный топор. — Дайте мне сказать! Благодарю вас, капитан Бувар! И также вас, Валентина, от всего сердца благодарю!

Сияющая Валентина все не отпускала крепкую руку, которую сжимала безумно, самозабвенно, чувствуя, что она дрожит и трепещет в ее руках.

— Валентина! Он называет мадемуазель де Ружмон Валентиной! Этот нищий… этот бродяга… — задохнулась от гнева графиня.

На лице сеньора Жуи появилась кислая мина. Он начал понимать нелепость своего положения, видя, как его невеста пожирает взглядом ничтожного ремесленника, чей горящий взгляд внушал ему тревогу, от которой он никак не мог избавиться.

Ревность жалила его в сердце и, подстегиваемый взглядами графини и старого шевалье, он вновь попытался вмешаться.

— На место, мерзавец! — крикнул Блэрио громовым голосом, одним взглядом пригвоздив его к стулу. — Вот уже триста дней и ночей я выслеживаю тебя! Наконец-то все узнают правду! На этот раз ты от меня не уйдешь. А вы все, присутствующие здесь, слушайте меня!

— Графиня де Ружмон! Знаете ли вы, кому отдаете свою дочь, это бесценное сокровище, это невинное, благородное, любящее и прекрасное дитя?

Нет, конечно же, нет! Ведь он обманул вас так же, как обманывает всех, с кем находится рядом… Вы даже не знаете его настоящего имени…

Так я назову его вам!

Самозванец! Вор! Убийца! Поджигатель! Это тот самый человек, который есть само воплощение зла и чьи имена одновременно Франсуа Скорняк, Красавчик Франсуа, Жан Оже, Франсуа Жироду… Этот человек, супруг разбойницы, имеет наглость подсунуть вам под видом священника старого негодяя, своего сообщника… Этот человек — бандит, который терроризирует весь наш край! Это Фэнфэн!

— Господи помилуй! — пронзительно завопила графиня. — На помощь! Этот гадкий бродяга… смеет клеветать… оскорблять… в моем доме… жениха моей дочери… Спасите! Помогите! Бегите в поселок… Зовите национальных гвардейцев… Пусть меня избавят от этих негодяев! Виконт! Защищайтесь!

Побледневший Фэнфэн, на лбу которого выступил пот, попытался бравировать и ответить дерзостью.

— Гражданин Блэрио, который лишен других достоинств, — сказал он, ухмыляясь, — восполняет этот пробел воображением и рассказывает очень забавные истории. Но кому дело до россказней какого-то Блэрио! И презрительно добавил: — Еще неизвестно, зовемся ли мы Блэрио.

— У меня есть и другое имя, — воскликнул Блэрио, в голосе которого прозвучали металлические нотки.

При этих словах он сбросил фартук лесоруба, через голову сорвал с себя рабочую блузу, которая увлекла за собой длинную бороду и накладные волосы.

И внезапно взорам предстал великолепный, широкоплечий молодой человек с мужественным лицом, черты которого как две капли воды походили на черты Фэнфэна, с той лишь разницей — и единственной — что у бандита были черные глаза, а у него — голубые.

— Я — Жан де Монвиль, слышишь, Фэнфэн! Жан де Монвиль, у которого ты украл имя, честь и невесту!

— Жан! О, Жан! — пролепетала Валентина, задыхаясь от рыданий. — Я чувствовала, что это вы… Я вас ждала… Это вы — мой незнакомый друг. Это вы — добрый гений Ружмона!

— А это, — продолжил Жан де Монвиль, указывая на Питуа, — Жак Фуше… Мой брат по несчастью, друг моих тяжелых дней, которому я обязан великой радостью вновь увидеть вас.

— Будьте же и моим другом, — нежно сказала Валентина, беря за руку доброго Жако, маленькие глазки которого наполнились слезами.

— Скажи-ка, жена, что ж теперь будет-то, — тихо спросил у старой фермерши оробевший папаша Фуше.

— Парнишка Жако не помер, и господин Жан словно как с того света явился… А уж как похож-то на второго… Прямо близнецы: и рост, и лицо, и голос… А голос-то какой страшный…