Луи Буссенар - Банда поджигателей, или Бандиты из Оржера

Внук фермера, которого на всякий случай решил допросить бригадир, отвечал так же уверенно, как и оба старика. Он тоже видел, как упала маска с «высокого человека», такого высокого, что он ударился головой о балку. На вопрос, знает ли он этого человека, мальчик без запинки ответил:

— О да! Правда знаю!.. Это наш господин Жан, из замка, что в Жуи.

— Идемте! — произнес судья. — Сомнений больше нет, бригадир. Берите своих людей и следуйте за мной. Фуше, друг мой, желаю вам скорейшего выздоровления. И вам также, голубушка… Я хотел сказать, гражданка Фуше. Я пришлю справиться о вашем здоровье.

Через двадцать минут взвод жандармов прибыл к стенам старого замка, прошел по подъемному мосту, пересек двор и остановился перед дверью, ведущей в большой зал, где Жан Франсуа де Монвиль расправлялся с завтраком: чашкой молока и несколькими ломтями серого хлеба.

Жандармы зарядили ружья. Один встал возле двери, второй укрылся в простенке между окнами первого этажа, еще двое окружили мирового судью, идущего вслед за бригадиром. Бригадир постучал в дверь рукояткой пистолета и громко приказал:

— Именем закона! Отворите!

Изумленный Жако отправился открывать. Его хозяин, удивленный не меньше, вскочил с места при виде трех вооруженных до зубов людей.

— О! Это вы, господин судья! Чем я обязан вашему визиту?

— Именем закона! Жан Франсуа, бывший барон де Монвиль, я вас арестую.

— Арестуете меня?.. А я-то думал, что бедность является достаточным свидетельством моей благонадежности в глазах комитета! Я никогда не участвовал в заговорах, не выступал против нового правительства, не укрываю у себя дезертиров — никто ни разу не усомнился в моей лояльности.

— Я не собираюсь докладывать, что входит в мои обязанности, я их исполняю! Жандармы! Действуйте!

Бригадир направил пистолет в грудь молодого человека и холодно произнес:

— Вы очень сильны, гражданин Монвиль, и в состоянии справиться с четырьмя жандармами, поэтому я вам не доверяю и предупреждаю, что при малейшей попытке сопротивления я буду стрелять.

— Я ничего не понимаю, однако сопротивляться не собираюсь. Я добровольно следую за вами в надежде, что вскоре это недоразумение разъяснится.

— Это еще не все! Мы должны связать вам руки.

— Наручники! Ну, это уж слишком!

— Подумаешь! — презрительно бросил бригадир. — Даже бывший король без звука позволил заковать себя.

— Вы правы, — с горькой улыбкой ответил юный барон де Монвиль, полагая, что арест его вызван исключительно политическими причинами.

Когда руки молодого человека, к полному удовлетворению жандармов, были крепко связаны, он спросил:

— Может быть, теперь вы скажете, за что меня арестовали?

— Где вы провели ночь? — вопросом на вопрос ответил мировой судья.

— Ездил на прогулку. Я часто гуляю по ночам.

— В котором часу вы выехали из дома?

— В восемь вечера.

— Куда вы направились?

— Я не могу и не хочу этого говорить.

— Когда вы вернулись?

— В половине первого, а может, в час ночи.

— Превосходно! Значит, вы целых пять часов объезжали окрестности?

— Да!

— И вы не могли придумать ничего лучшего, чтобы убить время?

— Нет! Я говорю чистую правду. Я сделал остановку, простоял около часа, но это не может интересовать вас…

— Хорошо, пусть так! Однако вы выбрали странный способ защиты. У меня сложилось мнение…

— Скажите же наконец, в чем меня обвиняют?

— В том, что сегодня ночью, с десяти вечера до полуночи, вы во главе двух десятков бандитов ограбили ферму Готе, жестоко изувечили гражданина Жана Луи Фуше и его жену, пытая их огнем, как это обычно делают мерзавцы, терроризирующие нашу провинцию. Наконец, на основании прямых показаний супругов Фуше и их внука, признавших в вас главаря бандитов и подписавших свои показания, я обвиняю вас в том, что вы являетесь предводителем «поджигателей», неуловимым бандитом по прозвищу Фэнфэн!

Во время гневной речи, которая заставила содрогнуться даже жандармов, на благородном лице Жана де Монвиля, зерцале честности и искренности, изменявшемся вслед за движениями души молодого человека, пробежало множество выражений — сначала на нем отразился страх, затем гнев и, наконец, горькая усмешка. Потом юношу охватил приступ ярости.

— Я — Фэнфэн?! Я?! Да вы с ума сошли! Потеряли рассудок настолько, что сами готовы совершить преступление!

Жако, до сих пор растерянно молчавший, наконец обрел дар речи и с болью и возмущением воскликнул:

— Бандиты Фэнфэна подожгли дядюшку и тетушку, а вы обвиняете господина Жана!.. Да это просто чудовищно! Еще хуже, чем если б вы меня в этом обвинили!

— Мне больше нечего сказать, — холодно ответил судья. — Следуйте за мной в кантон и не пытайтесь сопротивляться, это не в ваших интересах.

— Разумеется, гражданин судья, я не стану сопротивляться. На столь гнусное обвинение я отвечу презрением, ибо только в нем может теперь черпать силу оскорбленная добродетель. Возможно, я еще встречу менее предубежденных судей, и, когда они торжественно объявят о моей невиновности, вы раскаетесь, что осмелились возвести на меня столь жестокие и несправедливые обвинения. Идемте!

Судья не ответил, и бригадир, не веривший никому по долгу службы, принялся насмешливо насвистывать кавалерийский марш, в то время как солдаты во дворе выстраивались, чтобы конвоировать арестованного.

— Прощайте, господин Жан! Прощайте, мой добрый, мой дорогой господин, — рыдал Жако, и из его маленьких серых глаз, выражение которых напоминало взгляд преданного пса, лились потоки слез. — Я знаю, вы невиновны, и я вас не оставлю! Я докажу, что это не вы!.. Даже если мне придется умереть!

— Благодарю тебя, верный Жако, единственный мой друг, — с достоинством произнес барон, чье лицо приняло холодное надменное выражение.

Спустя два часа Жан де Монвиль был водворен в кантональную тюрьму.

Преступление на ферме Готе, арест предполагаемого виновника, его имя, широко известное в этом крае, уважение, которым издавна пользовалось семейство Монвилей, — все это вызывало живой интерес окрестных жителей. При иных обстоятельствах такие события наверняка всколыхнули бы общественное мнение, но теперь они прошли почти незамеченными, ибо люди уже привыкли к арестам, связанным с поджигателями, как именовали бандитов. Великие революционные потрясения приучили людей к каждодневным душераздирающим драмам, у всех хватало собственных дел, не оставлявших времени подробно разбираться в обвинениях, предъявленных бывшему аристократу, который, если верить слухам, оказался злоумышленником.

Однако председатель суда, к которому попало это дело, принял его близко к сердцу и пожелал честно провести расследование. Так как все тюрьмы округа были переполнены, барона де Монвиля временно поместили в кантональную тюрьму. Целую неделю его бдительно охраняли. Затем надзор ослаб, хотя места вокруг считались относительно тихими, у полиции и армии работы всегда хватало.