Валерий Поволяев - До последнего мига

Снова пошёл снег, потом он прекратился, серая пелена на небе разредилась, расползлась, будто располосованная ножом, в разрез выглянуло солнце — сонное, неумытое, красное, то ли от смущения, то ли от предстоящих холодов, залило всё вокруг клюквенным светом, словно морсом, нагнало в душу тревоги. И без того на душе было муторно, а тут ещё это кровавое солнце… Батманов вновь присел на корточки и настороженно осмотрелся.

Ну хотя бы попался на глаза снесённый неосторожным движением сучок, надломленная ветка либо несколько жёлтых листьев, сбитых на свежий снег, — тогда можно было бы за что-то зацепиться, но ничего этого не было… Батманов считался опытным таёжником, мог по одной царапине, оставленной на земле, прочитать лекцию, почему медведей в лесу стало меньше, так же как по сорванной с ветки, ссохшейся скрутке листьев определить, сколько людей прошло мимо этого дерева и кто конкретно из них сбил листья, но здесь — ни куста, ни одной тревожной приметы…

А на душе было тревожно.

Едва Батманов приподнялся с корточек, как в лесу, в глубине, щёлкнул негромкий выстрел.

Батманов вздрогнул, с шумом вздохнул, в глазах у него проскользило неверие — он не верил в собственную уязвимость, в то, что в глаза ему ни с того, ни с сего может заглянуть костлявая, в уголках рта у него показалась кровь, и он ткнулся лицом в свежий, пахнущий сыростью снег.

То, что снег пахнул сыростью, он успел определить, но только это, и больше ничего.

Клюквенный солнечный свет перед его глазами потемнел, его забусило порохом, неряшливым тёмным крапом, и в следующее мгновение Батманов перестал что-либо видеть.

Рекс подпрыгнул, словно бы подбитый пулей, надорванно взвизгнул, метнулся в одну сторону, потом в другую, но ничего не почуял — слишком далеко отсюда находился стрелявший человек. Батманов был снят выстрелом из снайперской винтовки. Рекс не видел этого человека, но слышал его — тот говорил по мобильному телефону с кем-то, — понял, что он из тех самых людей, с которыми Батманов воевал, когда искал следы пропавших «уазиков» с золотом. И людей этих было несколько.

Можно было, конечно, подняться, догнать худых людишек, вступить в схватку, но это было бесполезно, — а жизнь задаром не хотелось отдавать, это раз, и два — Рекс боялся оставить хозяина одного.

Вот если бы хозяин поднялся на ноги — за это Рекс готов был отдать свою жизнь без всяких колебаний — это во-первых. А во-вторых, стрелявший почти наверняка появится здесь — он обязательно захочет проверить, уложил он свою жертву или нет, — в таком разе лучше всего ждать его здесь. Рекс заскулил горько, в следующее мгновение умолк. И словно бы сознание потерял — ухнул в какую-то тёмную яму и поплыл по ней, поплыл. Через минуту пришёл в себя.

Заскулил, не зная, что делать, потом лёг рядом с хозяином на брюхо, притиснул к нему свою голову, словно бы хотел услышать биение сердца Батманова, не услышал и вновь жалобно заскулил — ни одна жилочка в хозяине не подавала о себе знать — значит, он был мёртвый.

В глазах у Рекса появились слёзы — вначале выкатилась одна большая круглая капля, легла на снег, прожгла его, потом выкатилась другая, также легла на снег…

Неожиданно Рекс услышал, как неподалёку щёлкнула ветка, пережатая чьей-то тяжёлой ногой, потом засёк неровное чужое дыхание и, разом снявшись с места, отпрыгнул в сторону и с головой погрузился в набившийся в ложбину снег. Ложбина была глубокая, как окоп, — в годы войны, может быть, здесь действительно был окоп, траншея эта была целиком забита свежим, мягким, как пух, снегом.

Вначале пёс хотел переместиться на несколько метров в сторону, сделать ещё два-три прыжка, но позиция была удобная, и он решил остаться здесь, замереть под снегом, подождать, когда тут появится человек…

Прошло ещё минут десять, и он услышал негромкий хруст снега. В следующее мгновение хруст прекратился — человек выбрался на сухую поляну, застеленную палыми листьями, — снега на поляне не было, — стремительно пересёк её, затем перескочил под ёлку, на мягкий покров ссыпавшихся с веток сухих игл, из-под первой ели человек перебрался под вторую, потом — под третью…

Рекс ждал. Разные люди попадались ему в жизни, одних он любил, других ненавидел, случалось, иногда он нападал на них, — всё зависело от обстоятельств, — но никогда не стискивал на шее человека челюсти. Такого не было ни разу.

А вот теперь будет.

Минут через десять человек выгребся к реке, прошёл немного низом, держа наготове винтовку, — палец на спусковом крючке, он допускал возможность столкновения с собакой и этот момент он не мог, не имел права проворонить… Рекса он хорошо разглядел в бинокль.

Прислонившись спиной к стволу сосны, — важно было, чтобы тыл всегда что-нибудь прикрывало, — человек, наряжённый в утеплённый пятнистый костюм, очень фасонистый и удобный, — огляделся. Лежавшего Батманова он видел хорошо, видел собачью топанину на мягком белом снегу, засёк место, где Рекс лежал раньше, а вот самого Рекса не видел.

«Пёс-то не дурак, — мелькнуло в голове у этого человека, — смылся… Наверное, так оно и было: когда не стало хозяина, он быстрёхонько, скоростным намётом поспешил покинуть тайгу… Не погибать же ему вместе с дураком-прапорщиком…» Человек не удержался, улыбнулся. Снег выпал очень кстати, каждый следочек виден. Даже если пёс не ушёл и теперь захочет произвести какой-нибудь манёвр, попетлять, он всё равно будет виден, как на ладони — каждый его отпечаток бросится в глаза.

Но нет, пса не было, ушёл он.

— Молодец, с возу спрыгнул, — похвалил его человек в пятнистой одежде. — Понятливый кабысдох. Кобыле будет легче.

Он настороженно зыркнул глазами в одну сторону, потом в другую, — словно бы проколол взглядом пространство, ничего опасного не обнаружил и тяжёлое, словно бы отлитое из чугуна лицо его посветлело, распустилось по-домашнему, над воротником нависли, будто оттаяв, брылья с клочками плохо выбритого волоса. Он опустил винтовку, расслабился и подошёл к лежащему Батманову.

Присел перед ним на корточки. Рекс продолжал внимательно наблюдать за человеком. Он вмёрз в снег, сам стал большим куском снега, плоть его обратилась в тень, оторванную от плоти, ему было очень холодно, но он не шевелился, не делал ни одного движения… Он засёк момент, когда человек окончательно уверовал в то, что пёс убежал отсюда. Оставлять следы этот человек не боялся совершенно — во-первых, снег этот стает, а мокреть скатится в реку, во-вторых, слишком могучее у стрелка было прикрытие: некто очень высокий, при толстом портфеле и туго набитом кошельке, приказал убрать «прапора-макаронника с погранзаставы». «И чего этот козёл задумал вмешиваться в дела мои золотишные, а? — недоумённо вопрошал большой чин, ни к кому не обращаясь. — Убрать лоха! И пусть об этом знают другие — прежде всего те, кто хочет встать на неверную дорожку… Всем будет уготован один конец, секир-башка называется…»