Карл Май - Том 11. Из Багдада в Стамбул. На Тихом океане: рассказы

— Наверное, я вас знаю, но прошу вас, помогите немного моей ослабевшей памяти!

— Забыли уже Хамсада аль-Джербаю, который пел вам на Ниле песню о ямщике и с которым потом…

Я вспомнил!

— Борода помешала признать вас. Бог вам в помощь, садитесь рядом. Есть время?

— Больше чем достаточно, если вы согласитесь оплатить мой кофе. Я немного, так сказать, поиздержался.

Он подсел ко мне поближе, и мы смогли разговаривать, не опасаясь, что наш разговор на немецком окажется понятным кому-то из местных.

— Расскажите, как вы дошли до жизни такой, мы ведь с вами столько не виделись!

— Как дошел? Этот Исла бен Мафлей, которому я служил, уволил меня, потому что я ему больше не был нужен. Так я попал в Александрию, а потом с одним греком на Кандию, а оттуда матросом в Стамбул, и вот я здесь.

— В качестве кого?

— В качестве всех. Как посредник, как проводник, как чернорабочий и помощник. Но никому я уже не нужен, все справляются без меня, вот я и гуляю голодный, а кишки ноют и поют. Вот я и понадеялся, господин, что, может, вам на что сгожусь. Ведь помните, как тогда, на Ниле…

— Посмотрим. А почему вы не обратились к Исле бен Мафлею? Он ведь в Стамбуле.

— Покорно благодарю. Знать его не желаю. Он обесчестил меня, сделал больным, развалиной, не доставлю ему такое удовольствие!

— А я живу у него.

— О, это плохо, значит, я не смогу вас навещать.

— Но ведь вы посещаете не его, а меня!

— Если бы так… В его доме ноги моей не будет ни при каких обстоятельствах, но вам я бы хотел послужить.

— Есть такая возможность. Вы помните такого АбрахимМамура, ну, того, у которого мы забрали девчонку?

— Помню отлично. Его звали Дауд Арафим, он ускользнул тогда…

— Так вот, он в Константинополе и я его разыскиваю.

— То, что он здесь, мне хорошо известно. Я его видел.

— Да? Где?

— Наверху, в Димитри, но он меня не узнал.

Я знал, что Ай-Димитри и Татавола, Енима и Ферикей считались самыми дурными кварталами в городе, и поэтому спросил:

— А вы часто там бываете?

— Очень часто. Я там живу.

Теперь я знал достаточно. Этот брадобрей из Ютербога осел во владениях греческого сброда Димитри, ставших одним из крупных кварталов Стамбула. Преступники там чувствуют себя дома, как в соответствующих районах Нью-Йорка или Лондона. Появляться там опасно не только вечерами, но и днем, когда, то справа, то слева открываются двери в маленький ад, где происходят оргии или являются миру такие страшные болезни, о которых и подумать страшно.

— В Ай-Димитри? — переспросил поэтому я. — А получше места вы не могли найти?

— Мог, но там так хорошо, когда есть деньги! Столько удовольствий!

— Когда вы встретили Абрахим-Мамура, вы какое-то время его там наблюдали? Мне очень надо выяснить, где он поселился.

— Я не следил за ним, поскольку был рад, что он меня не признал. Но мне известен дом, откуда он вышел.

— Не соблаговолите ли вы показать мне его прямо сейчас?

— С удовольствием.

Я оплатил кофе и трубки, мы наняли двух лошадей и поехали через Пера и Тепе-Баши в Ай-Димитри. Говорят, что Копенгаген, Дрезден, Неаполь и Константинополь — самые красивые города Европы. Я согласен с этим утверждением, но с одной оговоркой относительно последнего — этот город красив только тогда, когда смотришь на него со стороны Золотого Рога; что же касается его нутра, то тут несложно впасть в разочарование. Я вспомнил байку об одном английском лорде, о котором рассказывали, что он, якобы, прибыл в Константинополь на яхте, но не покидал корабля, а проплыл по всему побережью от Радоста на северном берегу Мраморного моря до Стамбула, зашел в Золотой Рог, вернулся в Босфор и прошел в Черное море, уверенный в том, что получил полное впечатление о городе. Если же углубиться в город, то попадешь в кривые извилистые улочки и переулки, которые и улицами-то нельзя назвать. Мостовые встречаются крайне редко. Дома построены главным образом из дерева и являют улице свои тыловые, без окон и дверей, стороны. На каждом шагу натыкаешься на злых, облезлых собак, которые здесь стали главной заботой дорожной полиции, и постоянно держишь ухо востро, чтобы не попасть под колеса мчащейся упряжки или не вляпаться в лошадиный или ослиный навоз.

Так было и на нашем пути в Ай-Димитри. Улочки были завалены мусором — рыбными очистками, гниющими овощами, повсюду валялись дынные корки, рядом с мясными лавками в лужах стояла кровь; трупы лошадей, собак, кошек, крыс дополняли картину и источали такой аромат, что передать его составляющие просто невозможно. Стервятники и собаки были единственными санитарами на этой гигантской помойке. Изредка попадались рабочие и носильщики, ворочавшие грузы, иногда — осел и на нем толстый задумчивый мусульманин или повозка с женщинами, запряженная мулами…

Наконец нам удалось добраться до Димитри. Здесь мы слезли с коней и вернули их аджису — владельцу. Ютерборжец показал мне свое жилище, оно располагалось с задней части какого-то утлого домика и скорее напоминало загон для коз, нежели человеческий дом. Дверь состояла из склеенных картонных листов, окном служила просто дыра в стене, на стене висел косой умывальник, над которым свил паутину паук, над драной оттоманкой был прибит осколок зеркала.

Я безмолвно оглядел эту хибару, и мы вышли на улицу. Бородач отвел меня в дом, внешний вид которого не обещал ничего хорошего, а внутреннее убранство только подтверждало догадку. Это была одна из греческих пивных, где жизнь человека не ценится ни в грош, а жизнь людей, там пасущихся, не подлежит никакому описанию. Не задерживаясь в зале, бородач провел меня в заднее помещение, где резались в карты и курили опиум. Курильщики лежали в разных стадиях готовности на подушках, уложенных вдоль стен и засаленных до невероятности. Какой-то человечек занимался тем, что подбавлял зелья в трубки. Он был худ как скелет, глаза горели от вожделения, а руки дрожали. Рядом лежал молодой человек лет двадцати в состоянии прострации. Он улыбался блаженно, находясь, наверное, на седьмом небе. Он был уже в когтях опиума, откуда не бывает выхода. Рядом с ним расположился длинный тощий далматинец, бьющийся в пароксизме курильщика, а подле него скорчил непередаваемую гримасу какой-то случайный дервиш, нашедший эту дыру, чтобы отдать все свои жизненные силы призрачным картинкам дымного наркоза.

— Вы тоже курите? — спросил я своего проводника.

— Да, — признался он, — но немножко.

— Бог мой, так у вас еще есть шанс бросить это дело. Разве вы не ведаете, как все это плохо и безысходно?

— Плохо? Что вы понимаете! Наоборот, чудесно! Хотите попробовать?

— Что-то не тянет. А выпить здесь есть что?

— Вино. Я закажу. Ваше дело.