Геннадий Ананьев - Жизнью смерть поправ (сборник)

Сразу напрягся и начал официальный доклад, но его остановил приказ, что отчет будет выслушан при встрече и что его ожидают безотлагательно.

– Выехать могу через десять минут, закончив деловой разговор.

– Хорошо, – ответила трубка. – Жду вас.

– Губернатор приглашает. Постарайтесь коротко, но не пропустив важные детали.

Четко, как рапорт, пересказал Илья Петрович обо всем, что творится в селе, как скупил за бесценок землю внук мироеда, новорожденный мироед.

– Молодцом! Все ясней ясного. Пойдемте в камеру.

Сам откинул пристегнутую к стене койку и сказал:

– По нашим порядкам, койки опускаются только для сна, вы же можете отдыхать по своему желанию. Поспите, пока я с визитом к голове и к жене за обедом. Думаю, несколько дней одиночества вам придется пережить…

Одиночная камера. Четыре стены без единого окошка. Столик, замызганный основательно, привинченный к полу, как и табурет возле него, узкая откидная кровать с видавшей виды постелью – вот и вся обстановка. Скольких преступников перебывало в этой узкой комнате, освещенной только подслеповатой лампочкой? А среди запертых в этих обшарпанных стенах наверняка мучились совершенно невиновные, как и он, ветеран Илья Петрович, так рисковавший жизнью за счастливую жизнь на родной земле… Но где она, та счастливая жизнь? Рулят мироеды, с которыми власти не могут справиться, да, видимо, и не слишком хотят. Его, орденоносца, пытаются согнуть в дугу. Нет, лучше смерть, которая обошла его на фронте!

Тягучие мысли напластовались одна на другую. И среди них кощунственный вопрос: ради чего все его риски, все его подвиги? И не вспоминались ему сейчас те патриотические чувства, та боль за первые неудачные бои, за отступление и великие потери Красной армии, за попавшие в оккупацию города и села, за плененных бойцов…

Спроси, однако, только ли обиду свою лелеял он, не смог бы толком ответить, ибо мысли были одновременно о жене и сыне, которым выпал удел всех, кого мужья и отцы не смогли защитить от завоевателей. И о Марфе думал – с особой остротой. Как теперь понимал, не только она любила его самозабвенно, но и он, хотя не давал воли своим чувствам. Осуждал себя за то, что ослушался приказа не вмешиваться ни в коем случае в ее борьбу за него. Неуютна такая роль, не по-мужски прятаться за юбку хотя б и атаманши, но все равно женщины…

Выходило все же, что Марфа была права, а он своим ненужным вмешательством устроил ей хлопоты.

Время, однако, шло, душевная куролесь стихала, усталость брала свое, и Илья Петрович лег на откидную кровать.

Улеглись постепенно и думы, оставив одну, главную: за такое ли счастье он сражался с фашистами, защищая от них свою землю?

«Никому я не нужен… Кроме Марфы. Никому!»

Не знал Илья Петрович, что не прав он, что решительный разговор идет сейчас в кабинете губернатора с руководителем регионального управления милиции. Между друзьями, служившими матросами на подлодке.

– Похоже, друже, жирком ты начал обрастать… Думать мыслями помощников: что доложат, то и ладно, что напишут, то и прочитаешь с трибуны, а что творится у тебя в твоем хозяйстве на самом деле, не ведаешь.

– Все нормально. Никаких происшествий нет.

– У меня противоположные данные. Помнишь, как на флоте оценивали противоправные действия с определенным намерением? Верно. В разнос двигатель пошел.

– Но в моем управлении подобного не наблюдается! Случись такое, мне тут же бы доложили, и я принял бы меры. Крутые. Чтоб другим стало неповадно.

– Арестован ветеран и отправлен в следственный изолятор без решения суда.

– Кто посмел?! Я сейчас же…

– Ну и что? Объяснят, что ошибка случилась. Козлом отпущения назначат начальника следственного изолятора, принявшего арестованного без решения суда. А корень зла и лихоимства, корень продажности милицейских чинов, их сращивания с криминалом останется.

– Видимо, уже имеешь мыслишку?

– В отличие от тебя извилины мои не заросли административным жирком… Запросив у военкома сведения об арестованном, заметил одну деталь: ему не дали третий орден Славы, потому что он отпустил боевку бандеровцев.

– Ну и что? Былое быльем поросло.

– А мы давай скосим былье, дадим простор свежей травке, запустив легенду, что прошлое заинтересовало Москву. Ждем, дескать, специального следователя, поэтому за арестованным нужен особый присмотр.

– Срочно собираю совещание, затем еду в изолятор, поговорю с глазу на глаз с начальником. Если ветеран приговорен, они могут пойти на что угодно!

– Мысль правильная. Только не в изолятор после совещания, а в районное управление. Начальника изолятора я пригласил к себе. Минут через пятнадцать – двадцать будет здесь. Вам лучше не встречаться. О моем приглашении начальника тоже ни гу-гу.

– Все ясно!

Несколько минут прошло, и на стоянку зарулила машина начальника следственного изолятора. Сосредоточен офицер, готов к бою, готов как можно убедительней доложить о причине нарушения приказа, хотя и устного, который тоже обязан был выполнить точно и в срок.

Вошел в кабинет и, приняв стойку смирно, начал было докладывать о вопиющем нарушении закона – доставке опасного якобы преступника без решения суда.

– Устный приказ тоже исполняется подчиненными без пререканий. Но я ослушался. Я не поместил его в камеру номер три, на явную мучительную смерть…

Губернатор перебил его:

– Выходит, сам себе судья?

– Так точно! Он не преступник, он перешел дорогу мироеду…

– Ладно… Хватит уточнений. Моя оценка: молодец! Хвалю не только поступок, но и готовность отстаивать свою правоту. Садитесь – и все подробно. Но прежде скажите, за время вашего отсутствия не случится у ветерана инфаркт?

Начальник вынул из кармана два ключа, действующий и запасной.

– Никто не войдет без меня, а его я проинструктировал. Ни пить, ни есть ничего казенного он не станет. Жена моя будет готовить, а кормить и поить стану лично.

– Считаете, так далеко дело зашло?

– Прежде в камеру номер три направляли без решения суда, только устным приказом, дважды, и оба раза через пару дней врачи (не наш, штатный, а из районной больницы) устанавливали один и тот же диагноз: оторвался тромб. А в третьей камере сидят отпетые уголовники, которым светит пожизненный срок.

– Врачей запомнили?

– Да. Кроме того, у меня хранится запись их фамилий и должностей. В копиях установленных диагнозов смерти. Мой вывод: насиловали бедолаг, затем умертвляли. Считаю, нужна эксгумация для определения истинной причины смерти.

– Ваши показания бесценны… Только почему своевременно не ударили в колокола?

– Я имел намерения, когда появился следователь, чтобы вникнуть в ситуацию. Если откровенно, сказал ему о своих подозрениях. Так его на второй день отозвали, прислав нового. А мне было сказано не раскрывать рта, иначе не миновать камеры номер три. Мне такой конец моей службы нежелателен. Семья у меня есть, двое детей… Все как на духу изложу, если виновные окажутся в клетке судебного зала.