за живой и мертвой водой.

— Сидеть тихо. Отзываться только на мой голос. Не бойся, Оля, я — скоро…

Вернулся он через полчаса, привел крестьянина с лошадью, принес торбу с хлебом. Девушку усадили на лошадь, и их маленький отряд с молчаливым проводником впереди тронулся в путь. Богдан на ходу сунул в руку Тараса большой, отломанный от буханки кусок хлеба.

— Держи! А то не дотянешь. Идти далеко.

Шли молча, быстро. Возле какого–то хутора сотник снова отлучился ненадолго и привел нового проводника с лошадью, а старого отпустил восвояси, что–то шепнув ему на прощанье. Тарас не расслышал слов, но тон голоса был грозный, повелительный.

Новый проводник — по его сердитым окрикам на лошадь можно было догадаться, что он с большой неохотой отправился в ату ночную прогулку, — вскоре свернул в лес, и им пришлось километров пять пробираться по мокрой болотистой тропе, то и дело натыкаясь на ветви кустарника.

Под утро вышли из леса к селу или хутору. На околице Богдан сам повел лошадь, приказав проводнику и Тарасу ожидать его. Вернулся сотник без девушки, очевидно, оставил ее в какой–то хате, у своих знакомых.

— Вуйко, — сказал он, передавая лошадь хозяину. — Рыба умеет говорить?

— Не–е, — с короткой заминкой ответил дядько.

— Так помните, что вы — рыба.

Дядько, как оказалось, не был лишен чувства юмора.

— Карась, допустим, может быть? — осведомился он с нарочито подчеркнутой серьезностью.

— А это уж ваше дело, вуйко, какой вы себя рыбой будете считать, — с угрозой произнес Богдан. — Мне — чтобы рыба.

— Тогда — карась… — покорно, с той же нарочитой серьезностью определил крестьянин. — Скажем, щука, так хлопское звание не позволяет…

Тарас не выдержал, хохотнул. Рассмеялся вслед за ним и сотник.

На этом и расстались с проводником. Тарас шагал за Богданом, улыбаясь, думал о глубоком смысле печальной шутки крестьянина. Мужик, как и карась, все вытерпит, должен вытерпеть — неприхотлив и живуч! Достается ему от зубастой щуки, пиявки кровь с него сосут, а все–таки не переводится карась. Когда другая рыба, в том числе и щука, дохнет в высохшем озере, он зароется в ил и ждет лучших времен. Хитер дядько! Лихой сотник, может быть, даже и не понял, как он его поддел своим «карасем».

Видимо, Богдан хорошо знал эти места, шел уверенно по какой–то тропинке. Небо на востоке светлело. Начали спускаться по травянистому склону и сразу попали в туман.

— Плавать умеешь? — спросил сотник, не оборачиваясь.

Черт дернул Тараса за язык.

— Как же! Я ведь тоже карась…

— Что–о? — сердито оглянулся на него Богдан, но тут же понял и рассмеялся самым добродушнейшим образом. — Вот тебе и псевдо. Будешь у меня в сотне Карасем. Откуда родом? Только не бреши! Восточник?

Тарас знал, что ответов на такие вопросы ему не избежать, и давно решил рассказать Богдану правду, утаив только партизанскую линию своей биографии.

— Полтавской области.

— Украинец?

— А то кто же?

— Настоящий?

— Разве бывают не настоящие?

— Бывают… — неохотно и загадочно произнес Богдан.

Разговор оборвался. Они подошли к реке. Тут туман был гуще, Тарас едва различал фигуру своего спутника. Почти у самых ног слышался тихий плеск и журчание воды.

— Тут метров тридцать… Не утонешь?

— А что, жалко будет? — Тарас начал раздеваться.

— Немножко… Помог все–таки мне. Кто его знает, как бы оно повернуло…

Сотник замолчал, стянул с ноги сапог и вдруг сказал как–то по–мальчишески весело, самодовольно:

— А здорово мы с тобой этого германа обделали! А? В один момент! Здоровый герман был… Ефрейтор!

— Не любишь немцев? — чуточку насмешливо спросил хлопец.

— Ненавижу! — с внезапной, поразившей Тараса, горячностью воскликнул Богдан. — За что мне их любить? Они моего отца и брата убили. Ни за что! Им так захотелось, шляк бы их трафил! Это кабаны дикие. Они нас, украинцев, за людей не считают.

«Ты смотри, до чего додумался бандеровский сотник, какие америки открывает…» — с усмешкой отметил про себя Тарас. Он понял вдруг, что Богдан в общем–то довольно простодушный деревенский хлопец и, надо полагать, не совсем хорошо разбирается в том, что происходит вокруг него. Но гитлеровцев сотник, видимо, ненавидит искренне. Это было на руку Тарасу.

Связали в узлы одежду, поплыли. Вода показалась Тарасу теплой, но все же плыть в тумане было страшновато. Богдан где–то рядом, невидимый, с силой загребал свободной рукой, шумно бил по воде ногами, фыркал, стонал, сплевывал. Один раз крикнул испуганно:

— Эй, ты! Живой?

— Куда я денусь… — лениво ответил Тарас. Он плыл легко, без всплеска, наслаждаясь неожиданным купанием.

На том берегу туман стлался низко, по колено. Большая, широкая долина была как бы покрыта легчайшим пушистым снегом. На порозовевшем небе мягкой волнистой чертой вырисовывался далекий лес.

— Файно! — прыгая на одной ноге и стараясь попасть другой в штанину, как–то по–ребячьи радостно сказал Богдан. — Правда? Люблю такую жизнь… — И неожиданно спросил, косясь на Тараса: — Слушай, — только не бреши! Ты в самом деле злодий?

— Ага! — с невинным видом подтвердил Тарас. — Я лошадей краду и продаю цыганам. Бывает, и банк ограблю. Но это когда меня приглашают в Америку. Там банки богатые.

Богдан раскрыл было рот от удивления, но, услышав о банках и Америке, сообразил, что хлопец в открытую смеется над ним. Это ему не понравилось. Нахмурился, спросил строго:

— А почему в тюрьме сидел?

— Э–э… — пренебрежительно махнул рукой хлопец. — Мелочь! Корзинка яблок всего.

— Потянул все–таки! — неприязненно фыркнул сотник.

— Тянул другой, я — сидел.

— Такое бывает! — повеселел Богдан. — Редко, но случается. Значит, так… Рассказывай о себе все. Только не крути! Как у попа на исповеди. Меня не бойся. Я тебе плохого не сделаю, а помочь всегда смогу.

Они уже шагали по тропинке вдоль берега реки. Шагали ходко, стараясь согреться — белье намокло, пристало к телу. У Тараса стучали зубы. «Терпи, карась…» — мысленно произнес он, и посиневшие губы дрогнули в горькой улыбке.

— Ну? — нетерпеливо бросил через плечо Богдан, — Давай!

И Тарас начал свой рассказ.

*

После того, как Тарасу при помощи Оксаны удалось улизнуть в Полянске от преследовавшего его полицая н он затесался в колонну людей, отправляемых на работу в Германию, удача словно отвернулась от этого тертого, смекалистого хлопца. Дальнейшие события его жизни были цепью сплошных злоключений. Не успевал он вырваться из одной беды, как тут же попадал в другую. Уже в первые дни пути невольники догадались, что их ожидает в Германии. Их везли в закрытых вагонах. Ведро воды и две буханки хлеба в сутки на сорок человек. Тараса пугал не голод. Он не мог смириться с мыслью, что в то время, как его дружки будут сражаться, пускать гитлеровские эшелоны под откос, ему придется ишачить на заводе или ферме в Германии. Такого позора Тарас не смог бы пережить. Однако дело принимало скверный оборот. Две попытки бежать по дороге закончились тем, что Тараса и двух его новых приятелей отлупили и перевели в карцер — вагон с обитым листовым железом полом и заделанными решетками на окнах. Вагон этот сразу же получил горько–ироническое название: «Привет на родину!»