за живой и мертвой водой.

— Кто твой самый главный, страшный враг? — озадаченно, как бы впервые решая для себя этот вопрос, сказал он. — Ну, тот, кто тебя тянет в могилу, кто украинский народ с корнем хочет вырвать из земли, чтобы ни духу, ни памяти не осталось.

Богдан опустил голову. Пронесло, понял только он. Нет, еще не понял, переваривает… Референт пропаганды учуял что–то. Что–то неясное, беспокоящее его. Не такого туманного и вместе с тем логичного ответа он ожидал. Но первый ответ молодого вояки был совершенно определенным.

— Может быть, я что–то не понял, не так сказал? — вроде смутился Тарас — он уловил какие–то сомнения референта. — Так вы нам объясните. А я что? Спрашивают — должен отвечать.

Сотенный так и не поднял головы, но, кажется, усмехнулся. Он–то знал, каким простаком может прикинуться ушлый хлопец. Могила принял растерянность молодого вояки за чистую монету.

— Правильно, правильно, друже Карась, вы не ошиблись, — ободрил он хлопца. — Нашим главным врагом является тот, кто хочет уничтожить Украину, навсегда лишить самостоятельности украинский народ, вырвать из нашей памяти нашу славную историю, отнять у нас все: нашу землю, наше небо, наш хлеб, наши чудесные украинские песни. Это хотят сделать большевики, Советы.

Тарас чуть было не свистнул от изумления: «Вот какое двойное сальто крутанула тарань. Свалил с больной головы на здоровую. Только ведь и вуйки не дураки, не забыли, как после освобождения западных областей Украины Советская власть раздавала крестьянам помещичью землю, создавала украинские школы. А что делают гитлеровцы, это у них на глазах… Бреши, бреши, да не забрехивайся, друже Могила!»

Но Могила недаром ходил в референтах пропаганды. У него имелся готовый набор демагогических приемов. Да, сказал он, немцы ведут себя возмутительно, и от них ничего хорошего украинцам ожидать нельзя. Однако нужно учесть их положение, суровые порядки и законы военного времени. Немцам сейчас не сладко. Они сражаются с Советами, сдерживают натиск озверелых орд нового Чингисхана. Конечно, украинцам не жалко немецких вояк, которые льют свою кровь на Восточном фронте, но все же надо помнить, что эта кровь льется не только за интересы немцев. Надо быть политиками, смотреть вперед. Украинцам выгодно, чтобы немцы и Советы уничтожали друг друга и обессилели в этой борьбе. Однако страшны не немцы, они отступают; страшны движущиеся сюда орды большевиков. Это уже не те Советы, что приходили сюда в тридцать девятом году, тех немцы уже выбили. Сейчас идут кровожадные сибирские монголы и дикие дивизии черкесов, всяких там чеченцев, которые будут уничтожать украинцев всех подряд.

Дальше в таком же духе. Особенно напирал Могила на кровожадных сибирских монголов и диких черкесов. Стращал немилосердно, мол, сырую конину жрут, и уже известны отдельные случаи, когда кожу с людей снимают и вырабатывают себе на портянки.

Странная вещь, многие вояки слушали эти страшные сказки, как дети. Сидевший рядом с Тарасом Корень даже рот раскрыл. Неужели верит? Богдан, вначале внимательно следивший за ходом мыслей референта и в знак согласия кивавший ему головой, заскучал и, кусая губы, смотрел в одну точку перед собой. Этого черкесами не запугаешь и в портянки из человеческой кожи он не поверит. Задумался… Думай, думай, Богдан! Может быть, надумаешь, кто тебе главный враг, а кто друг.

Вдруг сотенный вздрогнул, посмотрел в сторону реки, и на его напряженном лице отразилось беспокойство. Это не ускользнуло от внимания вояк. То один, то другой поворачивал голову, наиболее любопытные поднялись на колени.

— Сидеть! — сердито крикнул Богдан. — Друже Могила, продолжайте, я сейчас…

— Прошу внимания, друзья, — сказал референт, недовольно косясь на удаляющегося сотенного. — Я должен коснуться еще одной стороны вопроса — дьявольской идеологии большевистских варваров, заменяющей им религию, божьи заповеди…

Крик Богдана заглушил голос Могилы.

— Что?! Что там случилось?! Откуда хлопец?

Снова несколько вояк вскочило на ноги, стараясь увидеть тех, кому кричал сотенный.

— Прошу внимания, — поморщился Могила. — Прошу внимания! Садитесь. Продолжаю… Как я уже сказал, большевики не верят в бога, но у них есть свой пророк…

Могила умолк, заметив, что его уже никто не слушает. Вояки поднялись, смотрели на часового, бежавшего рядом с каким–то хлопчиной навстречу сотенному.

— Заречное? — послышался голос Богдана. Он наклонился к мальчику и, тряся его за плечи, начал о чем–то расспрашивать. Часовой стоял возле них, растерянно поглядывая то на мальчика, то на сотенного.

— Где Заречное? — Тарас толкнул локтем соседа. — Далеко?

— А будет хороший кусок… Вон в ту сторону.

«Это то село, в котором Богдан оставил сестру…» — догадался Тарас и вспомнил, что часа два назад слышал сквозь сон далекие выстрелы.

— Сотня, ко мне! Бегом!! — закричал Богдан не своим голосом, но тут же безнадежно махнул рукой и изо всех сил бросился бежать к реке в ту сторону, где находилось Заречное.

Никто ничего не понял. Несколько вооруженных настоящими винтовками вояк устремились за сотенным, а остальные во главе с референтом пропаганды подбежали к мальчику. Испуганный мальчишка вытирал слезы и ничего толком объяснить не мог, но приведший его часовой сказал, что в Заречном немцы ранили какую–то девушку, и люди несут ее сюда, только, кажется, она уже умерла.

Тарас помчался вслед за Богданом и вскоре настиг вояк, побежавших раньше. Они вытянулись на тропинке цепочкой. Тарас обошел одного, другого и вскоре оказался впереди цепочки. Богдан был далеко, и расстояние, разделявшее его и Тараса, все время увеличивалось. Сестра… Но вот впереди Богдана на тропинке показались вышедшие из кустов люди. Они двигались медленно, несли что–то большое, белое. Богдан добежал, упал на колени. Люди обступили его. Низенькая женщина в сбившемся платке заголосила, ломая руки.

Наконец добежал и Тарас. Да, это Оля… Тело девушки лежало на смятом, окровавленном белом рядне. Крестьянка в сбившемся на затылок платке поправляла подол платья на голых ногах мертвой, плакала беззвучно. Богдан стоял на коленях, низко склонив голову, прижимая к лицу руки сестры. Слезы потекли из глаз Тараса, смешиваясь с каплями пота. Он торопливо вытер кепкой лицо и чем–то сильно оцарапал щеку. Чем–то острым. Но хлопец даже не взглянул на зажатую в руке кепку, он не мог оторвать глаз от убитой.

Начали подбегать запыхавшиеся вояки. Верхом на лошадях прискакали Довбня, старшина и референт пропаганды. Кинулись с расспросами. Те, кто нес Олю в хутор, рассказали, как все произошло. Немцы и полицаи появились в Заречном в полдень. Это было неожиданно, так как обычно облавы устраивались на рассвете. Село окружили и начали хватать хлопцев–подростков, девчат. Тех, кто пытался спрятаться, били. Одного хлопца, который оттолкнул немецкого солдата, застрелили на улице. Оля побежала с девчатами к реке, но у нее болела нога, и она отстала. Все же девушка переплыла на другой берег. Тут–то ее и настигла пуля. Умирая, Оля просила отвезти ее к брату. Она говорила, что он, только он может спасти ее.