Януш Красинский - Сын Валленрода

— Я рад, что гауптман Кроне хорошо себя чувствует, — сказал Станислав. — Он кавалер Железного креста. У доктора Леонова была воистину нелегкая задача. Видимо, теперь он не жалеет, что шел на риск. Если он еще тут появится, скажите ему, что конвоир, который сюда его доставлял, поздравляет его с удачной операцией.

Качаев заверил Станислава, что охотно передаст поздравление доктору при первом же удобном случае и, воспользовавшись тем, что дождь слегка унялся, побежал в свой барак. Произошла смена часовых, и Станислав тоже отправился отдыхать. Укладываясь на железной койке, он не мог отделаться от предчувствия, что доктор сыграет какую-то роль в его судьбе.

Побеги случались во всех командах. Даже наиболее строгие и усердные конвоиры не могли устеречь людей, готовых рисковать головой. Не подлежало также сомнению, что побеги готовятся не в одиночку, а с помощью всей команды. Не помышлявшие о побеге в тот день устраивали невообразимую кутерьму. Держались так, что потерявший голову конвоир не мор разобраться, кто из них вдруг юркнет в ближайшие кусты. Когда начинал сгонять в кучу наиболее дерзких, кто-то внешне нерасторопный неожиданно бросался наутек и исчезал. Конвоиры боялись этих побегов. Кроме необходимости давать объяснения начальству и связанных с этим неприятностей, каждый побег отмечался в послужном списке галочкой, определенная сумма которых была чревата отправкой на фронт. Станислав и это учитывал. Он знавал солдат, которые не могли стрелять в безоружных. Долго они тут не задерживались. Зато образцовые конвоиры окопались в лагере прочно. Твердо убежденные, что меткий выстрел в беглеца надежно гарантирует от отправки на передовую, возвращение откуда было делом весьма проблематичным, они не жалели патронов. Игра, которую он вел, запросто могла завершиться для него в окопах Подмосковья или Крыма. Впрочем, это была не только игра. Он рисковал во имя моральных ценностей, которые чтил с детства, и солидарности с теми, кто противостоял фашистской идеологии смерти и разрушения.

В одной из команд, которую ему довольно часто поручали конвоировать, Альтенберг приметил пленного по фамилии Музалев. Это был мрачноватый с виду, но не лишенный чувства юмора уроженец Кольского полуострова. Судя по его рассказам, был он инженером-геологом, однако в этом не признавался. Высокий, крепкого сложения, с внушающим доверие взглядом, он пользовался у пленных непререкаемым авторитетом. Нетрудно было догадаться, что он — душа команды. Часто пленные собирались возле него, перешептывались с ним о чем-то в сторонке. Станислав не вмешивался, напротив, продлевал перерывы насколько было возможно. Пленные это почувствовали. Когда подходил к ним со словами: «Кончай перерыв» — вставали и брались за работу.

— Вы хорошо усваиваете русский язык, — сказал ему как-то Музалев. — Это трудный язык для немцев.

Они стояли неподалеку от циркулярной пилы, и ее вибрирующие завывания резко отдавались в ушах.

— Для немца любой язык труден, — ответил Альтенберг. — За исключением немецкого.

— А вы делаете успехи. Врожденная способность к языкам?..

— Возможно. Особенно к славянским. Даже удивляюсь, откуда это у меня, — улыбнулся Станислав. — Сами ко мне пристают. А ты, Музалев… можешь со мной не хитрить… Ты офицер?

Музалев посмотрел на него испытующе.

— Наших офицеров давно расстреляли. — Он швырнул окурок в кучу сырых от дождя опилок. — А почему интересуетесь?

— Вижу, что руководишь этой группой. Вероятно, это твои бывшие подчиненные.

Музалев пожал плечами.

— Никем я не руковожу. Я пленный. Умею рассказывать, видимо, поэтому и слушают. Была бы какая-нибудь газета, мы бы почитали.

Он явно хотел уйти от этой темы. Альтенберг не настаивал.

— Постараюсь, — сказал он. — Только, если тебя поймают…

— Ясно, — перебил Музалев. — Скажу: нашел в уборной на лесопилке.

— Правильно. Именно там и будешь ее всегда находить. — Станислав подозрительно огляделся. Пленные таскали бревна, управляющий лесопилкой сидел за стеклянной стеной конторы, склонившись над счетами, а главный мастер хлопотал возле циркулярной пилы. Поблизости никого не было. — Послушай, Музалев… — снова заговорил он.

— Слушаю вас, герр конвоир?.. — Пленный сдвинул ушанку на затылок и замер в ожидании дальнейших указаний.

Станислав замялся. Он хотел предложить Музалеву бежать. Однако предварительно следовало сказать ему многое. А именно, что он, Альтенберг, вовсе не из немцев, попал сюда не по своей воле и непременно должен сбросить эту ненавистную форму. А поскольку сделать это сам не может, просит помочь. Он охотно уйдет в лес, где засели сбежавшие из лагеря. Будет вместе с ними бороться, плечом к плечу. На него можно положиться. Если надо, он с готовностью умрет. Лучше умереть, чем служить Гитлеру. Он больше не хочет фигурировать здесь в роли охранника, врага. Пусть он, Музалев, передаст кому следует. Станислав был уже готов это выложить, да вдруг заколебался. Ведь им отпущен всего-навсего один пленный. Не слишком ли маленькая цена, чтобы заслужить доверие?

— Слушаю вас, герр конвоир… — повторил Музалев, так и не дождавшись распоряжений. — Вы хотели что-то сказать?

Станислав поправил на плече винтовку, висящую вверх прикладом, растоптал обломок коры.

— Да, да… Все в порядке. Получишь газету.

Русский поблагодарил и принялся за работу. Подъехали новые возы, и пленные побежали их разгружать. Длинные сосновые бревна с грохотом покатились на землю. Запахло свежей смолой. И для пленных, и для Станислава это был запах свободы, манивший на волю. Они в равной степени были заточены. Их задерживает здесь колючая проволока, подумал он, а также вот эта винтовка, и его страх перед жандармерией, и невозможность найти свое место среди людей, близких ему и одновременно чужих. Он даже не имел права обижаться на них. Убеги он, с какой стати они были бы обязаны прятать его от преследователей? Ничто не давало ему права требовать от них помощи.

В лагерь возвращались обычно перед наступлением сумерек. После нескольких погожих дней дорога подсохла. Листья на деревьях увяли и превратились в хрупкие, шелестящие на ветру свитки, а придорожный бурьян торчал из кюветов, как ржавая проволока. Последние дни октября порадовали пленных теплом. Станислав шел, прислушиваясь к мерной поступи своей команды. Тупо смотрел на зеленый ватник с намалеванными желтой краской буквами Kriegsgefangene. Военнопленный. С болью думал о своей нынешней роли. Что он тут делает? Что делает в чужой армии, на чужой, вероломно захваченной земле? Зачем ведет шестерых пленников прямехонько за колючую проволоку? Почему не позволяет им бежать? Почему не может решиться уйти вместе с ними в лес? Там полно партизан. Он хочет к ним присоединиться. Но вдруг его примут за шпиона? Как тогда, на польской границе? Почему советский офицер должен быть доверчивее польского? Это же война. Тут некогда разбираться. Главное — безопасность отряда. Нет. Еще не время. Сперва надо установить контакт, заслужить доверие. Пока они сами не позовут, ему нельзя покидать этого проклятого поста. Действовать на собственный риск было бы равносильно самоубийству.