Януш Красинский - Сын Валленрода

Они прошли уже полдороги, когда размышления его прервал внезапный, торопливый топот. Кто-то бежал. Музалев? Нет, его сосед. Перепрыгнул канаву и припустил бегом в сторону ельника. Станислав опомнился. Мгновенно прикинул расстояние, отделяющее пленного от зарослей елового молодняка. Безумец, подумал он. Крикнул вслед раз-другой «halt!» и, намеренно замедляя каждое свое движение, снял с плеча винтовку. Тут беглец запутался в дикой малине и упал как подкошенный. Станислав выругался, вскинул винтовку и приказал пленному вернуться: «Komm! Komm zurück!» Но тот уже не раздумывал. Вскочил на ноги и, приняв самоубийственное решение, снова бросился к ельнику. Промазать с сорока метров невозможно. Цель сама лезла на мушку, спина беглеца маячила как мишень — всаживай пулю в любую точку на выбор. А до ельника еще добрых пятьдесят метров. Нельзя стоять до бесконечности раскорякой, с прикладом у плеча и пальцем на спусковом крючке. Оставшаяся пятерка следила за каждым его движением. Даже они видят, что винтовка нацелена прямо в спину беглеца. Затаили дыхание, сейчас грянет выстрел. Если промажет, они почувствуют его слабость и завтра сбегут от него все. Сухой, громкий выстрел разорвал воздух. Вся пятерка вздрогнула при виде падающего беглеца. Он лежал. Не шевелился. Станислав тоже стоял без движения. Винтовка, сделавшись невыносимо тяжелой, скользнула вниз. Надо крикнуть пленным. Пусть вместе с ним идут туда, где лежит беглец. Станислав не узнает собственного голоса. К горлу подкатывает ком. Как это случилось? Как могло случиться? Ведь прежде чем нажать на спусковой крючок, он поднял ствол винтовки на несколько сантиметров выше цели, и пуля должна была пройти по крайней мере в полутора метрах над головой беглеца. Малинник, сквозь который надо пробираться, выше пояса. Колючие ветки цепляются за полы шинели. Там, дальше, в кустах лежит убитый им человек. Отсюда не видно, но через минуту товарищи вынесут его из зарослей и потащат, истекающего кровью, в лагерь. «Помни: не убий… Помни…» Господи, как это могло случиться? Вдруг в кустах малины кто-то всполошился, как испуганная птица, и помчал к ельнику. Значит, прикинулся убитым. Но у Станислава уже нет сил притворяться вторично. Винтовка бесполезным грузом отягощает повисшую руку. Он не в состоянии прицелиться даже для виду. Пленный в три прыжка достиг ельника и скрылся в чаще. Команда потянулась к дороге. Пленные прикинулись пай-мальчиками, исполненными раскаяния, и опасливо косились на конвоира. Вероятно, они полагали, что их дружок облапошил немца. Стояли молча, не смея проронить ни слова. Станислав уже успел успокоиться. Он догадывался, что они думают, и это было ему на руку.

— Далеко не уйдет, — сказал Альтенберг, глядя на ельник, в котором исчез беглец. — Получил пулю под лопатку. Завтра его притащат в лагерь. Weitergehen, marschieren! Продолжать движение, шагом марш!

Команда тронулась с места. Станислав услышал шепот. Пленные были совершенно сбиты с толку.

Свободный от службы день в Шепетовке. Небольшой украинский городок и до войны не был особенно шумным. Теперь же, под оккупацией, он словно заледенел. Одно питейное заведение «только для немцев» и два или три для местных жителей. Там в военной форме лучше не показываться. Встретиться условились на окраине, у железнодорожного виадука. День был холодный и солнечный, исполненный неуверенности и ожидания. Они встречались уже с некоторых пор. Волосы у Люси черные, густые, а глаза огромные, чуть испуганные, окруженные тенями. Она немного опоздала. Станислав не спрашивал о причине, зная, что работа у нее тяжелая. Она отдежурила ночь в лагерном лазарете и наверняка не выспалась. Девушка прижалась щекой к его плечу.

— Почему сегодня утром так холодно со мной разговаривала? — спросил он.

— Холодно? Нет… Только, знаешь, эти бабы с солдатской кухни… Мне не нравится, как они на нас смотрят.

— Знаю. Позоришься с фрицем.

— Не говори так. Ты необыкновенный немец… — Люся умолкла, и они на минуту задумались. Ветер гнал по земле опавшие листья с придорожных деревьев, под ногами они хрустели, как яичная скорлупа. — Ты говорил, что у тебя неприятности.

Он нетерпеливо поправил поясной ремень с кобурой.

— Пришлось докладываться коменданту лагеря. Он напомнил мне, что я давно не был на фронте. Сказал, что забыл, как стреляют, и посоветовал потренироваться. Беглецы, живые или мертвые, должны присутствовать на вечерней поверке. У меня же не хватает одного.

Она порывисто схватила его за руку.

— Бежал кто-нибудь?

— Бежал. Я открыл огонь, но безрезультатно. Как камень в воду. Вечером прочесали малинник. Никаких следов крови. Майор фон Графф был очень недоволен.

Люся встревожилась. Значит, пошлют на фронт? Пришлось ее заверить, что пока это лишь предостережение. Но если побеги участятся, наверняка не миновать фронта. Сжимая ему руку, она спросила: то, что он сделал, то есть дал возможность пленному… не совершено ли ради того, чтобы между ними ничего не разладилось. Улыбнувшись, он заметил, что она переоценивает свою роль. Он не из лучших стрелков, вот и все. Девушка с сомнением покачала головой. Ответила, что другие, конечно, стреляют гораздо лучше него. Однажды она видела, как стреляли в беглеца. Это было ужасно. Она и не предполагала, что человека, находящегося на таком расстоянии, можно сразить запросто. До конца жизни не забудет эту картину.

По дороге проехал грузовик, набитый жандармами. Серо-зеленые каски блеснули на солнце. Люся проводила их испуганным взглядом.

— Собственно, кто ты такой, Станислав?

Ощущая руку девушки на своем плече, он раздумывал, как ответить ей.

— Я спортсмен, — ответил наконец Альтенберг. — Играл в футбол, бегал на длинные дистанции. Имел шансы участвовать в Олимпийских играх.

Она досадливо отмахнулась.

— Не об этом речь.

Ей хотелось знать, каков он на самом деле и много ли есть еще немцев, похожих на него.

— Наверняка много, — Станислав крепче прижал ее к себе. — Если только гестапо не прикончило их в лагерях.

Да, у фашистов были концентрационные лагеря для немцев. Девушка слушала, потрясенная. А он подумал, что еще, чего доброго, она принимает его за немецкого антифашиста, который чудом избежал участи большинства своих единомышленников. Но не стал рассеивать ее возможных заблуждений. До сих пор Станислав также не признавался ей, какое она произвела на него впечатление, когда он увидел ее впервые. Это случилось вскоре после того, как он был откомандирован в Шепетовский лагерь. Альтенберг проходил с группой пленных мимо солдатской кухни. У входа стояли женщины из обслуги. И среди них она — в белом медицинском халате. Его поразила ее красота. Следуя за пленными, он с интересом на нее поглядывал. Вдруг она окликнула какую-то девушку, тащившую на кухню котел. Та остановилась, и — Станислав не поверил собственным ушам — они говорили по-польски. Даже голова пошла кругом от радости. Полька! Ему мучительно хотелось заговорить с ней. Родной язык, которым он так давно не пользовался, казалось, готов был прорваться наружу лавиной слов. Станислав с трудом сдержался. Полька… Надо с ней познакомиться. На следующий день, после поверки, он ждал ее возле лазарета. Здорово было бы окликнуть ее по-польски. Но Альтенберг не сделал этого. Военная форма лишала его смелости. Какое впечатление мог бы произвести на польку немецкий солдат, говорящий по-польски? «Я жду вас уже полчаса, барышня», — сказал он. Она испугалась. Тогда он пояснил, что пришел не по служебному делу, а просто так. В глазах ее все еще таился испуг. Перебросилась с ним парой слов по-русски и тут же убежала, сославшись на какие-то неотложные домашние хлопоты. Несколько раз он ее подкарауливал. Ускользала черным ходом, а когда Станислав разгадал этот маневр, наготове всегда были заранее придуманные отговорки. Станислав поймал себя на том, что постоянно думает о ней. Она казалась ему все прекраснее в своей недоступности. Его восхищало, что она держится с таким достоинством. Рассеять бы недоверие, обратиться к ней на ее родном языке. А вдруг в ответ услышит из ее уст безжалостное: «Ага, фольксдойч. Вы хорошо говорите по-польски?» Нет, ни за что на свете. Проклятая форма!