Януш Красинский - Сын Валленрода

— A, das ist ein Verstorbene. Покойник. Почему он вдруг ожил? Проверь-ка, может, там больше таких? Лучше штыком.

Станислав возразил, что это умершие от тифа и он предпочел бы не прикасаться к ним даже острием штыка. И заверил жандармов, что, если бы даже там еще оказался кто-то живой, уж он позаботится, чтобы тот попал по назначению вместе с остальными. Слово «тиф» подействовало отрезвляюще. Жандармы немного попятились и ограничились советом, чтобы он немедленно навел порядок, поскольку «воскресший», того гляди, смоется и разнесет заразу по округе. Станислав ответил, что беглеца предпочтительнее отвести на кладбище, где уже вырыта могила. Он следует туда с повозочным и двумя могильщиками, так может прихватить и четвертого человека. Жандармы с ним согласились и, оживленно обсуждая необычное происшествие, вернулись к своему мотоциклу. Фура покатила дальше, скрипя колесами. Человек, выпавший из-под брезента, плелся за ней босиком, дрожа от холода и волнения. Вскоре за холмом показались поблекшие деревья кладбища. Пленные, не догадываясь, что Альтенберг понимает по-русски, лихорадочно перешептывались. Речь шла прежде всего о случайном столкновении лопат. Тот, который не хотел поднять окурок, проклинал жандармов и неуместное проявление своей гордыни. Какая непростительная оплошность! Хоть самому в яму ложись!

Пленные понизили голос. Видимо, уговаривают «воскресшего», чтобы он все-таки попытался бежать. Он что-то отвечает, дрожа от холода и стуча зубами. Сомневается в успехе. Повторяет свою фамилию. Хочет, чтобы ее запомнили. Лейтенант из Тулы. Просит передать жене, Татьяне, что на этом кладбище… Мечтал вернуться, да не вышло… Так пусть же она приедет сюда когда-нибудь с детьми. Он будет ждать в сырой земле. Двое пленных с лопатами понимающе кивают, но отнекиваются. Сами не знают, доживут ли до утра. Здесь люди гибнут, как на фронте. Теперь дорога взбирается на пологий склон. Переговаривающиеся замолкли. Станислав шел в нескольких метрах от них и оглядывался вокруг, выискивая какую-нибудь высокую точку у обочины. Тихо, ни души. Фура уже поворачивала к кладбищенским воротам. Запавшие могилы в густом бурьяне, почти облетевшие деревья… Альтенберг подошел к пленным.

— Постойте, лейтенант…

Остановились все трое, оглянулись на окрик. «Воскресший» дрожал от холода в одном белье. Взглянул отрешенно и поднял руки.

— Да, понимаю. Стреляй!

— Ничего ты не понимаешь, — сказал Станислав, — и не должен понимать. Беги. Быстрее сматывайся.

«Воскресший» не верил ему. Стоял потупясь и дрожал. Станислава тоже бросило в дрожь от холода. Те двое, с лопатами, смотрели на него исподлобья, хмуро, озлобленно.

— Удирай, все равно убьет, — сказал один из них «воскресшему».

Станислав почувствовал, как кровь ударила в голову.

— Молчи! — бросил он резко. — Молчи сейчас и потом все молчите, если хотите дожить до утра. А ты, лейтенант, беги. Беги, говорят тебе.

Человек в нательном белье встретился с ним глазами, потом метнул взгляд на заросли, тянувшиеся неподалеку. Ему, видимо, было уже все равно. И вдруг припустил так, что засверкали босые ступни, поскользнулся на замерзшей луже и с размаху вломился в гущу терновника. Станислав смотрел, как он с трудом продирается сквозь путаницу ветвей. Подождал, пока беглец совсем исчезнет, потом снял с плеча винтовку и дважды стрельнул вверх. Лошадь, испуганная выстрелом, рванула фуру и с грохотом потащила в кладбищенские ворота.

После побега «воскресшего» прошло несколько дней. Все это время Станислав ждал какого-нибудь отзвука. Не залег же лейтенант под теплой периной у какой-нибудь вдовушки. Он должен был добраться до партизан или подпольщиков, у которых необычные обстоятельства побега не могли не возбудить живейшего интереса. Там, у кладбища, Станислав полностью открыл свои карты и был уверен, что его правильно поймут. По крайней мере четыре человека были свидетелями того, что он совершил. Надо надеяться, они понимали, что он рисковал головой. И готов был еще пойти на риск, но с той стороны никто не отзывался. Это упорное, глухое молчание удручало. Вдобавок, пропала Люся, которая хоть что-то могла объяснить. От Качаева узнал, что она больна гриппом и на работу выйдет только через несколько дней. Станислав даже не знал ее адреса. Затянувшееся молчание нагоняло на него апатию. На четвертый или пятый день в лесопилке к нему подошел Музалев. С едкой усмешкой и обидой в голосе сказал, что не обнаружил сегодня в условленном месте обещанной газеты. Станислав уловил иронию и с трудом сдержал вспышку гнева:

— Не беспокойся. Мы еще не взяли Москву.

Музалев потер рукой небритый подбородок.

— Это видно по вашему лицу, — нагло заявил он. — А газета… Уж больно вы приучили меня к чтению…

Альтенберг закусил губы, но обещал принести газету в ближайшее время. Пленный поблагодарил его, но не ушел.

— Что еще, Музалев?

Тот нерешительно откашлялся.

— Собственно… Видите ли… Впрочем, вы такой отзывчивый. Сами понимаете, что такое тоска по дому.

— Что ты хочешь этим сказать?

Музалев кивнул головой в сторону леса.

— Ностальгия.

— Что? Бежать надумал?

Тот слегка пожал плечами.

— Разве можно назвать побегом то, что делается с вашего согласия?

Станислав пригляделся к Музалеву внимательнее.

— Полагаешь, что я могу тебя отпустить?

— Не полагаю, знаю. Если бы не знал, не обращался бы к вам с этим.

Они посмотрели испытующе друг на друга.

— Послушай, — сказал Станислав, — у меня сбежало уже около десяти. В последнее время мне начали грозить отправкой на фронт. Я не боюсь передовой. Не в этом суть. Может… Я мог бы делать для вас что-нибудь более полезное, чем ежедневно приносить тебе газету. Я тебя, Музалев, отпущу. Давно уже думал об этом. Но запомни и скажи где надо. Я тоже хочу уйти отсюда. — Грохот перебрасываемой древесины заглушал его слова. Краем глаза он наблюдал, как пленные берут по две доски и, раскачав, забрасывают на штабель. — И еще одно. Будет хорошо, если оставишь следы крови. У меня репутация плохого стрелка. Хоть один раз попасть было бы очень кстати.

— Вы собираетесь меня ранить?

Станислав отрицательно покачал головой. Холодный ветер сдувал с досок опилки. Пришлось прищуриться, чтобы не засорило глаза.

— Нет. Сойдет куриная кровь. Только не оставь после себя перьев.

Музалев рассмеялся.

— Я знал, что с вами можно договориться. Есть еще просьба.

— Какая?

Музалев поправил на шее фланелевую портянку, которая заменяла шарф, и застегнул ватник.

— Речь не обо мне. О другом человеке.

— А ты? — удивился Станислав. — Хочешь тут остаться?

— Никто здесь не хочет оставаться. Но этот человек должен уйти как можно скорее. По жене истосковался, — Музалев обнажил зубы в улыбке.