Януш Красинский - Сын Валленрода

Через два дня после побега военнопленных были повешены все пойманные. Казнь состоялась на рыночной площади притаившегося от страха городка. На площадь согнали случайных прохожих, на экзекуции должны присутствовать и зрители. Сначала фон Графф похвалил украинских полицаев, которые помогали вылавливать беглецов, за хорошую службу и вручил коменданту полиции пригоршню ручных часов. Якобы принадлежавших повешенным. Так по крайней мере шептали в толпе.

Станислав случайно забрел на это ужасное зрелище. Идущие на казнь не проронили ни слова. Он хорошо знал еще по Франции причины этого молчания. Они стояли под петлей с загипсованными ртами.

И все же раздался один протестующий голос. В глубочайшей тишине, когда толпа замерла, стиснув зубы, по площади разнесся зычный бас дьячка, стоящего недалеко от Станислава. Он проклинал эту казнь, Гитлера и весь немецкий народ. Никто не пытался его унять. После окончания экзекуции он спокойно проследовал мимо расставленных шпалерами жандармов, провожаемый растерянными взглядами. Станислав, вспоминая потом этот эпизод, так и не мог объяснить, почему дьячка не задержали. Он растаял в переулках городка подобно призраку.

В тот же день Станиславу было приказано явиться к коменданту лагеря. Входил он в комендатуру с недобрым предчувствием. Фон Графф сидел за письменным столом, склонившись над какими-то бумагами. При виде Станислава лицо его передернуло.

— Альтенберг?

— Так точно, господин майор.

Майор посмотрел на него холодным пронизывающим взглядом.

— Батальон большевистских военнопленных выскользнул позавчера из поезда и ушел в лес.

— Так точно, господин майор.

Фон Графф с нарастающей злостью цедил сквозь зубы:

— Я говорю, что у меня из-под носа улизнул из лагеря батальон красных бандитов, а ты мне гаркаешь «так точно». Это все, что ты можешь в связи с этим сказать? Под твоим надзором находилась команда, готовящая транспорт в дорогу…

— Так точно! Я не отходил от поезда ни на минуту. С шести часов утра до двух часов дня. В вагоны было доставлено все, что необходимо. Никаких происшествий за время работы не произошло.

— Та-а-ак! Кто-то там хорошо поработал, чтобы ослабить эти болты. Кто во время твоей смены лазил под вагонами?!

— Возле транспорта никого не было, господин майор. Кроме военнопленных и нас троих.

— Тем хуже, господин Альтенберг, — майор протянул руку к лежащему на столе листку бумаги. — Это донесение от полиции. Тебе есть смысл его прочитать.

Станислав взял в руки бумажку.

«При осмотре места происшествия, — он с трудом сдерживал дрожь в пальцах, — было установлено следующее: вагоны, в которых должны были поехать добровольцы на работы в рейх, имели незакрепленные доски в настиле полов. Было установлено, что на болтах, крепящих эти доски, имеются свежие следы от разводного ключа. Поскольку поврежденные головки болтов обнаружены под вагонами, то совершенно очевидно, их отвинчивали снаружи. В целях прояснения этой загадки арестовано несколько железнодорожников. Предварительные допросы указывают на то, что этот преступный акт был совершен до погрузки военнопленных, по-видимому, во время подготовки вагонов к отправке. Дальнейшее расследование продолжается…»

Горячий ток крови накатился снизу и ударил в голову. Станислав положил листок на стол. Фон Графф ни на секунду не спускал с него глаз.

— Мы уже несколько недель ищем дыры в нашем заборе. Не через вас ли, случайно, уплывает этот поток красноармейцев? Господин Альтенберг, — майор старался выдержать иронично-любезный тон, — молитесь, чтобы полиция отыскала виновных среди железнодорожников. И чтобы оказалось, что эти болты ослабили еще до того, как подали поезд. В противном случае я вам не завидую. А до выяснения вопроса вы побудете в уединении.

Станислав попробовал протестовать, но вошли двое солдат и выпроводили его из кабинета. Через час на приказарменной гауптвахте появились и два других конвоира. Станислав встретил их появление с некоторым облегчением. Если подозревают сразу троих, это означает, что пока в этом деле немногое известно. У обоих состоялась такая же, как и у него, беседа с фон Граффом, и они не могли прийти в себя от негодования. Их, немецких патриотов, смеют подозревать в сотрудничестве с большевиками?! Кто-то, возможно, и ослабил крепление этих досок, но какое они имеют к этому отношение?! Эта полиция слишком много себе позволяет. Сует нос не в свои дела. Пусть этим займется жандармерия или гестапо. По какому праву эти ублюдки бросают подозрения на немецких солдат?! Станислав возмущался вместе с ними, скрывая свой страх, от которого сжималось горло. Эти украинские полицаи взяли след в правильном направлении. Он их боялся. Они могли кое-что вытянуть из железнодорожников. Ведь кто-нибудь из них мог видеть, как пленные манипулировали под вагонами. Достаточно одного такого свидетельства. И тогда конец. Никакой пощады.

Утром караульный принес завтрак: кофе, хлеб, масло и ломтик сыра. Станислав с трудом проглотил два кусочка. Около полудня почувствовал острую боль. Невыносимая резь в животе. Видимо, на нервной почве, но ему казалось, что у него заворот кишок. Его коллеги по гауптвахте начали звать врача. После долгого ожидания появившийся караульный сообщил им, что весь медперсонал лагеря выехал с утра в гарнизон. После атаки партизан на Шепетовку у врачей было работы по горло. «Тогда пришлите кого-нибудь из лазарета», — попросил тот конвоир, который наиболее энергично колотил в дверь. Приблизительно через сорок минут Станислав услышал быстрые шаги в коридоре. Вошли двое: неизвестный ему военнопленный в белом халате и Качаев. Решили, что без переводчика не обойтись, и его придали в помощь врачу. Выбор пал на Качаева. Станислав до сих пор не знал, что он в действительности из себя представляет. Сейчас он вел себя так, будто Станислава видел впервые. Официальным тоном переводил все, что ему говорили. Станислав наблюдал за ним исподлобья.

Лежа на железной койке с обнаженным животом и выполняя указания обследовавшего его врача, Станислав прикидывал, в какой степени можно доверять этому человеку. Сейчас ему, как никогда, требовалась его помощь. Понизив голос до шепота, он вынудил Качаева приблизиться поближе и склониться над ним. «Скажи Люсе», — прошептал он по-русски в тот момент, когда врач прикладывал к груди холодный стетоскоп. На большее у него не хватило ни смелости, ни возможности. Ему и так, в общем, казалось, что с точки зрения безопасности девушки эти два произнесенных им слова были лишними. Переводчик воспринял его просьбу с бесстрастным выражением лица.

Они оставили Станиславу какие-то капли, обнадежили, что ничего серьезного у него нет, и вышли из камеры. Однако к вечеру появились вновь. Врач-военнопленный путано объяснил, что заболевание не такое пустячное, как могло показаться вначале, и что он должен провести дополнительное обследование. У Станислава взяли кровь из вены и сделали какой-то укол. Затем вручили коробочку с порошками. «Боли могут повториться, — сказал врач. — Если это случится, обязательно примите порошок и запейте водой». Движением глаз он старался обратить внимание Станислава на содержимое коробочки. «Да, понимаю, — сказал Станислав, засовывая коробочку в карман. — Большое спасибо».