Генри Хаггард - Рассвет

Дознание по делу Джорджа Каресфута проходило в Роксеме и представляло собой предмет величайшего публичного интереса. В самом деле, общественное возбуждение было настолько велико, что коронер, возможно, неосознанно, поддался его влиянию и позволил следствию немного выйти за рамки своей заявленной цели — установить действительную причину смерти — в результате чего многие детали злодейского заговора, от которого пострадала Анжела, стали достоянием общественности. Излишне говорить, что они не успокоили чувства возбужденной толпы. Когда Филип, проведя на свидетельской скамье один из худших часов в своей жизни, наконец, покинул здание суда, от его репутации, и так довольно потрепанной, остались лишь жалкие ошметки. Прием толпы, ожидавшей его у выхода, нельзя было назвать теплым. Выйдя через дверь для свидетелей, он очутился в конце длинного переулка, с обеих сторон которого виднелись довольно свирепые физиономии: от расправы толпу удерживало — и то с трудом — лишь присутствие пяти роксемских полицейских.

— Кто там продал свою дочь?! — рявкнул ему в ухо какой-то здоровяк.

— Подвиньтесь, сынки! Дайте-ка мне взглянуть на Иуду! — выкрикнула тощая маленькая женщина, выглядывая из-за спин парней, загораживавших ей обзор.

Толпа ухватилась за это слово.

— Иуда! — раздались крики. — Иди и повесься! Иуда! Иуда!!!

Как Филип выбрался из этой передряги, он и сам не понял, но каким-то образом ему это удалось.

Тем временем сэра Джона Беллами допрашивали в суде, и, несмотря на почти вызывающую невинность его внешности, дела сразу пошли не слишком гладко. Случилось так, что он попал в руки адвоката-конкурента, который ненавидел его до глубины души, имея на то все основания. Удивительно, между прочим, как враги окружают человека, попавшего в беду — так дикие собаки загрызают до смерти раненого товарища по стае. Оступившийся — беззащитен. Остался без защиты и сэр Джон. Адвокат стал настаивать на проведении допроса свидетелей — на том основании, что ему известно о мошенничестве, имевшем место в связи с предполагаемой смертью Артура Хейгема. Теперь вспомним, что сэр Джон в своей последней беседе с леди Беллами заявил, будто против него нет ни малейших улик и что невозможно замарать его разоблачением, которое должно вскорости настигнуть ее. В какой-то мере он был прав, но в одном пункте перехитрил сам себя, ибо на том самом дознании мистер Фрейзер под присягой заявил, что он (мистер Фрейзер) упоминал о смерти Артура Хейгема в присутствии сэра Джона Беллами, и тот никак ему не возразил.

Напрасно сэр Джон лепетал, что мистер Фрейзер, должно быть, ошибается. И присяжные, и публика явно не верили ему, и, хотя его протесты были приняты, когда он покинул свидетельское место, в суде не осталось ни одного человека, который не был бы уверен в причастности сэра Джона к заговору; если говорить о репутации сэра Джона, то она была полностью уничтожена. Юридически против него действительно не было ни единой улики, но общественное мнение требовало, чтобы был найден козел отпущения — и теперь сэру Джону предстояло стать этим несчастным животным.

К тому времени, как он добрался до выхода на улицу, впечатление, что он приложил руку к этому делу, каким-то таинственным образом передалось толпе снаружи. Многие в этой толпе затаили на сэра Джона старые обиды, которые давно грозились «уладить с адвокатишкой Беллами», как только подвернется такой случай. Когда он переступил порог, совершенно не подозревая о приветствии, которое его ожидало, раздался ужасный вопль, за которым последовала целая буря улюлюканья и свиста.

Сэр Джон побледнел и стал искать пути к бегству, но полицейский, выпустивший его, запер за ним дверь, и вскоре разъяренная толпа собралась прямо вокруг него.

— А вот и тот, с которого началось это плавание! — проревел чей-то голос, как только наступило кратковременное затишье.

— Джентльмены… — пропищал перепуганный сэр Джон, и весь румянец разом сбежал с его щек. Он нервно потирал свои белые ручки.

— Ага! Да он же отравил свою бедную жену! — кричала какая-то женщина с ребенком.

— Леди… — пискнул сэр Джон страдальческим тоном.

— Бей его! — завопил милый мальчик лет десяти.

Слово отрока не разошлось с делом, и тухлое яйцо немедленно разбилось прямо о внушительный лоб сэра Джона.

— Нет-нет, погодите! — крикнула женщина, назвавшая Филипа Иудой. — Почему бы нам не бросить его в пруд? Там всего два фута воды, он не утонет, зато изваляется в грязи. А уж потом забрасывайте, чем хотите.

Эта идея была встречена с одобрением, и, несмотря на все его собственные усилия, вяло поддержанные пятью полицейскими, сэр Джон с ужасом обнаружил, что толпа крепких парней толкает его к грязному утиному пруду, как аристократа к гильотине. Вскоре они прибыли на место казни, а затем последовало самое болезненное переживание за всю его жизнь — впоследствии любое напоминание об этом инциденте приводило сэра Джона в страшное волнение.

Двое сильных мужчин, совершенно не обращая внимания на его вопли и причитания, схватили его за лодыжки, а двое еще более сильных, чем они, схватили его за пухлые и нежные запястья; затем, под руководством косоглазой женщины, они стали раскачивать его из стороны в сторону. Как только предводительница сочла амплитуду достаточной, она крикнула: «Давай!» — и сэр Джон взлетел, словно ласточка, но только для того, чтобы приземлиться, когда его летные способности иссякли, прямо посреди утиного пруда.

Секунд через десять из пруда воздвигся столб склизкой грязи и, пошатываясь, направился к берегу, где толпа маленьких мальчиков, каждый из которых держал в правой руке что-то неприятное, с нетерпением ожидала его прибытия. Косоглазая женщина созерцала грязную фигуру с величайшим удовлетворением.

— Однажды он меня продал, — пробормотала она, — но теперь мы квиты. Давай, ребята, пусть он получит как следует!

Однако опустим завесу над этой слишком болезненной сценой. После происшествия сэр Джон Беллами несколько дней чувствовал себя очень плохо, а когда пришел в себя, то навсегда отряхнул с башмаков пыль Роксема.

Примерно две недели спустя, когда всеобщее возбуждение, вызванное трагедией Каресфутов, было частично вытеснено зловещим детоубийством и драматическим самоубийством, в состоянии Анжелы произошли перемены к лучшему. Однажды ночью, около полуночи, после необычайно сильного приступа бреда, она внезапно заснула и проспала всю эту ночь и весь следующий день. Около половины десятого следующего вечера в ее комнате появились наблюдатели, а именно Пиготт, мистер Фрейзер и доктор Уильямсон. Последний, как раз пытавшийся понять, что означает этот глубокий сон, очень удивился, увидев, как она села на кровати, прислушиваясь, как будто могла услышать нечто, сильно ее заинтересовавшее — словно паутина, опутавшая ее, на время спала — затем горько заплакала и внезапно закричала, и в этом крике сплелись живая мука и страстный упрек: