Генри Хаггард - Рассвет

Когда обед закончился — мисс Терри от него отказалась — они вновь вышли на залитую лунным светом палубу. Маленькое суденышко летело под парусами, скользя над водой, будто чайка с распростертыми крыльями. В тусклом полумраке Мадейра казалась всего лишь пятном на линии горизонта. Вся команда собралась на носу, за исключением рулевого, управлявшего судном с возвышения на мостике; и Артур с Милдред, сидя на палубе, оказались в полном одиночестве среди великого безмолвия звезд и моря. Милдред смотрела Артуру в лицо и видела написанную на нем нежность — эта ночь была создана для влюбленных. Слезы счастья стояли в ее глазах. Она взяла его за руку и положила голову ему на грудь.

— Я хотела бы плыть так вечно, только с тобой. Я никогда больше не хочу видеть землю или солнце, или любое другое море, кроме этого, или любые другие глаза, кроме твоих… слышать что-то о тех вещах, которые я когда-то знала… не хочу учиться, не хочу узнавать что-то новое. Если бы я могла выбирать, я бы попросила, чтобы прямо сейчас соскользнуть из твоих объятий в объятия вечного сна. О! Артур, я так счастлива сейчас… так счастлива, что едва осмеливаюсь заговорить, боясь разрушить чары… и мне так хорошо… так близко к небесам. Когда я вспоминаю всю свою прошлую жизнь, она кажется мне глупым сном, полным пустяков, о которых я не могу вспомнить ничего, кроме того, что они были пусты и бессмысленны. Но будущее хуже прошлого, потому что оно выглядит справедливым, а в цветах всегда прячутся змеи. Это заставляет меня бояться. Откуда мне знать, что принесет будущее? Я хочу, чтобы настоящее — восхитительное и вполне определенное настоящее, которое я держу в своих руках — могло длиться вечно.

— Кто знает, Милдред? Если бы человеческая раса могла предвидеть приятные сюрпризы, уготованные каждому из ее представителей — боюсь, человечество предпочло бы утопиться en masse , так сказать, всем скопом и сразу. Кто из нас не хватался иногда за край одежд дня сегодняшнего и не кричал: «Останься, повремени еще немного — не дай наступить завтрашнему дню!» Как там сказал поэт:

Ламартин только выразил всеобщее чувство, когда писал это.

— О! Артур, я говорю тебе о любви и счастье, огромных, как море вокруг нас, а ты говоришь о «всеобщем чувстве». Вот оно, первое дуновение холода туманного грядущего — то, чего я и боюсь. Дорогой мой, смогу ли я — о, если бы ты знал мои сомнения! — смогу ли я однажды, если ты снова спросишь меня об этом, ответить тебе с чистой совестью «Артур, я выйду за тебя замуж…»

— Моя дорогая, я просил тебя об этом вчера вечером и сегодня прошу снова. В любом случае, до тех пор, пока ты не откажешь мне окончательно, я буду считать себя помолвленным с тобой, однако скажу откровенно — я предпочел бы, чтобы ты не отказывала, а вышла за меня… ради нас обоих.

— Как вы холодны и корректны, как ясно сознаете, в какое положение меня могут поставить наши отношения, и как по-джентльменски уверяете меня, что ваша честь всегда будет связывать вас со мной! Это слабая нить, Артур, в сердечных-то делах. Если Анжела снова станет моей соперницей — разве честь удержит тебя на моей стороне? Честь, пффф! Это как страшила в шкафу, которым пугала нас в детстве няня — теперь этим словом мужчины пугают непокорных женщин, хотя для них самих оно — пустой звук, почти лишенный смысла. Даже сейчас, в темноте, я вижу, как ты краснеешь, услышав ее имя… Разве у меня есть хоть один шанс против нее?

— Не говори о ней, Милдред, пусть память о ней умрет между нами. Она, которая принадлежала мне перед Богом, и в которую я верил, как верю в своего Бога, она нанесла мне самое смертельное оскорбление, какое только может нанести женщина любимому мужчине — она продала себя. Какая мне разница, какова была цена, будь то деньги, положение, удобство или одобрение окружающих? Результат один. Никогда больше не упоминай при мне ее имени; говорю тебе, я ее ненавижу.

— Что за тирада! Теперь в тебе достаточно огня. Я буду осторожнее, когда снова коснусь этой темы, но сама твоя энергичность показывает, что ты себя обманываешь. Жаль, что я не услышу, как ты так же пылко говоришь обо мне — тогда бы я знала, что ты любишь меня. О, если бы она только знала… она отомщена за все твои горькие слова. Ты привязан к колесам ее колесницы, Артур. Ты не ненавидишь ее; напротив, ты все еще жаждешь увидеть ее лицо; это все еще твоя тайная и самая заветная надежда — встретить ее снова в этом или другом мире. Ты любишь ее так же сильно, как и прежде. Если бы она была мертва, ты смог бы пережить это; но самое острое жало твоих страданий заключается в том унизительном чувстве, что ты вынужден поклоняться божеству, которое оказалось ложным — и ты это знаешь — и отдаешь свою чистую любовь женщине, которая тебя унизила!

Он закрыл лицо руками и громко застонал.

— Ты права, — сказал он. — Я предпочел бы видеть ее мертвой, нежели такой, какая она есть сейчас. Но я не должен утомлять тебя всем этим…

— Артур, ты очень внимателен, и я не стану лгать, будто этот разговор мне приятен. Однако я сама начала его, так что, полагаю, мне придется вытерпеть и твой плач по другой женщине… Ты говоришь, — продолжала она с внезапной вспышкой страсти, — что хотел бы видеть ее мертвой. Я же скажу, что хотела бы убить ее, ибо она нанесла мне двойной удар — ранила того, кого я люблю, и лишила меня его любви. О! Артур, — продолжала она уже другим тоном, ласково обняв его за шею, — неужели у тебя не осталось кусочка сердца, чтобы отдать его мне? Неужели нет ни малейшей искорки, которую я могла бы лелеять и осторожно раздуть в пламя? Я никогда не буду так обращаться с тобой, дорогой мой. Научись любить меня, и я выйду за тебя, и сделаю тебя счастливым, и заставлю забыть эту неверную женщину с ангельским лицом. Я… — тут голос Милдред сорвался на рыдания, и в свете звезд крупные слезы заблестели на ее разрумянившемся лице, как капли росы на розовой кожуре граната.

— Тише, милая, ну же, не плачь — я постараюсь забыть ее… не плачь. — И он коснулся губами ее лба.

Милдред замолчала, а потом сказала с едва заметной горечью в голосе:

— Если бы плакала Анжела, ты не был бы так холоден, ты бы поцелуями осушил ее слезы.

Кто может сказать, какую скрытую струну чувств затронули эти слова, какие воспоминания они пробудили? Однако воздействие их на Артура было поразительным. Он вскочил, глаза его сверкали, лицо побелело от гнева.