Генри Хаггард - Рассвет

— Нет, Артур.

— Но почему — нет? Неужели ты меня разлюбила?

— Нет, дорогой мой. Я люблю тебя больше, чем когда-либо. Ты и представить себе не можешь, как сильно я тебя люблю.

— Тогда почему ты не хочешь выйти за меня замуж? Это из-за всего случившегося?

— Нет, — приподнявшись в своем низком кресле, она посмотрела на него с какой-то напряженной серьезностью, — причина не в этом. Я не выйду за тебя замуж, потому что стала лучше с тех пор, как ты уехал… потому что не хочу разрушать твою жизнь. Ты говоришь сейчас со всей искренностью, но сам не знаешь, о чем просишь. Ты вернулся после самого горького разочарования, какое только может постигнуть мужчину, и ты сейчас тронут теплом, с которым тебя приняли здесь. Ты тронут моим очевидным интересом к тебе и отчасти — возможно — моей привлекательной внешностью, хотя это не главное. Предположим, что я соглашусь, предположим, что я скажу: «Артур, вот тебе моя рука, я стану твоей женой», и что мы поженимся прямо завтра. Как ты думаешь: когда твои возбуждение и обида улягутся, ты будешь счастлив со мной? Я не уверена. Ты скоро ужасно устанешь от меня, Артур, потому что нашим чувствам не хватает крошечного кусочка закваски. Ты не любишь меня, и избыток моей привязанности вскоре начнет утомлять тебя, а мне, со своей стороны, было бы трудно постоянно бороться с неосязаемой соперницей, хотя, конечно, я была бы очень рада с этим справиться.

— Мне жаль, что ты так думаешь.

— Да, Артур, я так думаю, но ты не знаешь, чего мне это стоит. Я намеренно закрываю дверь, которая отгораживает меня от моего рая; я отказываюсь от шанса, который я так старалась выиграть. Это поможет тебе понять, как напряженно я об этом думаю. Знаешь, я, должно быть, являю собой странное противоречие. Когда я узнала, что ты помолвлен с другой женщиной, я напрягала все свои силы, чтобы завоевать тебя. Пока цель была еще не достигнута, я не испытывала угрызений совести; я не была ими скована. Я хотела украсть тебя у нее и выйти за тебя замуж. Но теперь, когда все так изменилось и ты по собственной воле пришел и предлагаешь мне стать твоей женой, я впервые понимаю, как было бы неправильно с моей стороны воспользоваться твоим порывом в минуту досады и разочарования и связать тебя на всю жизнь с той, кого ты на самом деле не понимаешь: с жестокой и ревнивой женщиной. Слишком поздно, когда твоя жизнь будет испорчена, а будущее перечеркнуто, ты однажды обнаружишь, что ненавидишь меня. Артур, дорогой, я не соглашусь связать тебя никакими узами, которые нельзя разорвать.

— Тише, Милдред! Ты не должна говорить такие вещи о себе. Если даже ты так жестока и ревнива, как говоришь, то ты еще и благородна — ибо никто другой не стал бы так жертвовать собой. Может быть, ты и права, я не знаю. Но права ты или нет, я не могу передать словами, как я уважаю тебя.

— Дорогой мой, это самые приятные слова, которые я когда-либо слышала; после того, что произошло между нами, я едва ли могла надеяться завоевать твое уважение.

— Так ты не выйдешь за меня замуж, Милдред?

— Нет.

— Ты твердо решила?

— Так и есть.

— Ну что ж, — вздохнул он, — пожалуй, мне лучше еще раз «поднять якоря».

— Что сделать?

— Я хочу сказать, что мне лучше уехать с Мадейры.

— Зачем тебе уезжать с Мадейры?

Он немного поколебался, прежде чем ответить.

— Ну, потому, что если мы не поженимся, а я продолжу сюда ходить, люди станут… болтать. Они и раньше это делали.

— Значит, ты боишься, что о тебе станут сплетничать?

— Обо мне? О Боже, нет, конечно. Какое мне до этого дело.

— А если я скажу, что то, что «болтают люди» — имеют они на то основание, или нет — для меня так же безразлично, как и ветер будущего лета, ты все равно сочтешь необходимым покинуть Мадейру?

— Я… я не знаю.

Артур снова встал и перегнулся через перила веранды.

— Ночь обещает быть бурной, — сказал он, наконец.

— Да, ветер истреплет все магнолии. Сорви мне вон тот бутон; он слишком хорош, чтобы оставить его на погибель.

Артур повиновался, и как только он вышел на веранду, с моря с воем налетел свирепый порыв ветра.

— Я люблю бурю, — прошептала Милдред, когда он поднес ей цветок. — Буря заставляет меня чувствовать себя такой сильной, — и она протянула свои прекрасные руки, словно ловя ветер.

— Что мне делать с этой магнолией?

— Дай мне. Я приколю ее к платью… Нет, ты сам…

Кресло, в котором она сидела, было таким низким, что Артуру пришлось опуститься рядом с ней на колени. Стоя на коленях, он видел милое, запрокинутое лицо, которое было совсем близко от него; дыхание срывалось с лукаво изогнутых губ и играло в его волосах, и снова его охватило то чувство очарования и полной беспомощности, которому он когда-то сопротивлялся. Но на этот раз он уже не пытался сопротивляться, и никакое видение больше не пришло ему на помощь. Медленно увлекаемый красотой ее нежных глаз, он поддался чарам, и вскоре ее губы прижались к его губам, а белые руки сомкнулись вокруг его шеи, в то время как раздавленный цветок магнолии окутывал их своим ароматом.

Налетела буря, сверкнула молния, и шторм, подхватив вздымающиеся волны, разбил их о скалы и швырнул прямо на веранду, где они сидели.

— Дорогая, — прошептал Артур, — ты не должна оставаться здесь, брызги слишком сильные…

— Я хочу, чтобы этот шторм утопил меня, — ответила она почти яростно, — я никогда больше не буду так счастлива! Сейчас ты думаешь, что любишь меня; я хотела бы умереть прежде, чем ты научишься меня ненавидеть. Пойдем в дом!

Получив телеграмму от леди Беллами, Милдред была настолько уверена, что Артур вскоре вернется, что сразу же начала готовиться к его приезду.

Случилось так, что на рейде стояла в то время очень красивая морская паровая яхта водоизмещением около двухсот пятидесяти тонн. Она принадлежала знатному англичанину, которого внезапно срочно отозвали в Англию, и Милдред, благодаря целому ряду случайностей, сумела купить ее. Прежний экипаж остался на яхте в полном составе.

Утро после того, как разразилась буря, было тихим и ясным, и, если не считать того, что были несколько помяты цветы, вся природа выглядела посвежевшей после ненастья в ночи. Артур, который явился в Квинта Карр очень рано, Милдред и мисс Терри сидели за завтраком в комнате с видом на море, которое, хотя ветер и стих, все еще было довольно бурным. Троица представляла собой прелестную картину, сидя за столом, чрезвычайно похожим на английский, и яркий солнечный свет лился на них из открытых окон; мисс Терри с ее обычным выражением добродушной торжественности на лице разливала чай, а Милдред и Артур, сидевшие друг напротив друга, церемонно пили его. Никогда еще Милдред Карр не выглядела так прелестно, как в то утро.