Генри Хаггард - Рассвет

— А ты не слишком преувеличиваешь, Артур? Не кажется ли тебе, что ты тоже отчасти виноват — в том, что переоцениваешь женщин? Поверь мне, что касается моего опыта, а у меня его достаточно, большинство из женщин не обладают той возвышенной чистотой ума, которую ты и многие очень молодые люди приписываете им. Напротив, они по большей части вполне готовы проявлять мудрую осмотрительность в вопросах брака, даже когда их личные привязанности указывают на иной путь. Небольшое давление им только на руку; они всегда рады извлечь из него максимум пользы; это пыль, которую они поднимают, чтобы скрыть свое отступление. Твоя Анжела, например, была, без сомнения, влюблена в тебя и, вероятно, до сих пор очень тебя любит. Ты прекрасный молодой человек, у тебя красивые глаза, и она очень хотела бы выйти за тебя замуж… но ей также нравились и поместья ее дяди. Она не могла иметь то и другое сразу, и, будучи вынуждена выбирать, выбрала последнее. Ты должен смотреть на это с точки зрения здравого смысла; ты не первый, кто пострадал. Женщины, особенно молодые женщины, которые не понимают ценности любви, должны быть очень сильно влюблены, чтобы пойти на самопожертвование, способность к которому почему-то считают характерной для них; а то, что мужчины называют пятном на репутации, они вовсе не всегда считают таковым. Они знают — даже если не знают ничего другого — что хороший доход и положение в обществе сделают их совершенно чистыми в глазах их собственного ограниченного мира — маленького мирка обмана и условностей, который вовсе не заботится о духе морального закона, при условии, что соблюдена буква. Именно этим они измеряют свои личные добродетели, а не теми высокими планками, которые вы, мужчины, ставите для них. Нет более действенной социальной смазки, чем деньги и положение.

— Ты говоришь красивые фразы, но приписываешь своему полу некий характер. Скажи, ты сама поступила бы так?

— Я, Артур? Как ты можешь спрашивать меня об этом? Да лучше бы меня растерзали дикие лошади. Я говорила о большинстве женщин, но не обо всех.

— И все же она смогла это сделать, а я думал, что она лучше тебя.

— Я не думаю, что ты должен говорить о ней с презрением, Артур; я думаю, что ты должен пожалеть ее.

— Жалеть ее? За что? Почему?

— Потому что, судя по тому, что я узнала о ней, она не совсем обычная молодая женщина: как бы плохо она ни обошлась с тобой, она все же человек утонченных чувств и повышенной восприимчивости. Разве это не так?

— Без сомнения.

— Что ж, тогда тебе несомненно следует пожалеть ее, ибо ее ждет страшное искупление совершенной ошибки. Что касается меня, то я не слишком жалею ее, потому что не хочу растрачивать свое сочувствие на глупцов; ибо, по-моему, женщина, которая смогла сделать то, что она сделала, и сознательно отбросить все, что может сделать жизнь действительно стоящей для нас, женщин, — самая презренная дура. Но ты ее любишь, и поэтому тебе должно быть жаль ее.

— Да почему?!

— Потому что она — женщина, которая в двадцать один год похоронила все высшее в себе, женщина, своим поступком навсегда лишившая себя радостей, которые ничто другое ей принести не сможет. Любовь, истинная любовь — это почти единственное выражение, на которое способны мы, женщины, она заключает в себе все благородные инстинкты и наше смутное стремление к тому, что выше и лучше всего, что мы видим и чувствуем вокруг себя. Когда мы любим всем сердцем и любим счастливо, мы находимся на самом высоком своем уровне и парим в небесах, ничто на свете более не способно подарить нам такие крылья. Поэтому, когда женщина изменяет своей любви, являющейся самой чистой и благородной ее частью, самым лучшим, чего она может достичь, она подрезает себе крылья и не может больше летать; отныне она должна метаться, словно искалеченная чайка, над бурной поверхностью своего маленького моря. Конечно, я говорю о женщинах наивысшего сорта. Многие, а может быть, и большинство из нас ничего этого не почувствуют. Через некоторое время они удовлетворятся своим ограниченным кругом и чуждой природой, с которой они соединились, и в своих детях, и в своих мелких заботах и радостях позабудут, что у них было нечто высшее… если они действительно обладали им. Как и всё остальное в мире, они достигают своего уровня и успокаиваются. Но с такими женщинами, как твоя Анжела, все обстоит совсем по-другому. Для них время служит только для того, чтобы все больше и больше раскрывать Истину — а у той голова Медузы — и наконец, они увидят ее такой, какая она есть, и их сердца окаменеют. Охваченные болезненным желанием увидеть лицо, которое навеки ушло от них, они превратятся в потерянных духов, вечно блуждающих в той пустоте, которую они сами выбрали, и не находящих покоя. Даже дети их не утешат.

Артур издал сдавленное восклицание.

— Не начинай заново, Артур, ты должен привыкнуть к тому, что эта женщина ушла от тебя и является такой же личной собственностью другого мужчины, как вот это кресло — моей. Однако эта тема слишком болезненна для тебя — не сменить ли нам ее?

— Похоже, ты довольно глубоко изучила этот вопрос.

— Да, потому что я поняла, как это важно для женщины. В течение нескольких лет я мечтала влюбиться, и когда, наконец, это случилось, Артур, — тут ее голос стал очень мягким, — то полюбила я человека, который не мог ответить мне взаимностью. Таково уж мое несчастье или невезение. То, что женщина, сама любящая и любимая достойным человеком, может упустить свой счастливый случай, для меня непостижимо, а именно это, Артур, сделала твоя Анжела.

— Значит, теперь вы не выйдете замуж, Милдред? — спросил Артур, помолчав.

— Нет, Артур.

— Ни за кого?

— Ни за кого.

Он встал и, перегнувшись через перила веранды, посмотрел на море. Туман, теперь скрывавший его полностью, плыл и закручивался маленькими воронками под порывами ветра, а ясное прежде небо было затянуто облаками.

— Будет буря, — сказал он, наконец.

— Да, полагаю. Воздух, как перед грозой.

Он немного поколебался и посмотрел на Милдред сверху вниз. В полумраке она казалась очень красивой, впрочем, так оно и было. Она тоже вопросительно посмотрела на него. Наконец, он заговорил.

— Милдред, вы только что сказали, что ни за кого не выйдете замуж. Вы сделаете исключение? Вы… выйдете за меня?

Теперь настала ее очередь молчать.

— Вы очень любезны… — пробормотала она.

— Нет, я вовсе не любезен. Вы же знаете, как обстоят дела. Вы знаете, что я все еще люблю Анжелу и, по всей вероятности, всегда буду любить ее. Я ничего не могу с этим поделать. Но если вы согласитесь стать моей женой, Милдред, я постараюсь быть вам хорошим мужем и сделать вас счастливой. Вы… ты выйдешь за меня замуж, дорогая?