Николай Виноградов - Эх, жизнь моя моряцкая

– Всё, спасибо! Теперь валите все на хрен, я привык умирать в одиночку…

***

Эх, жизнь моя моряцкая. Неужели ты взаправду была у меня? Или ты просто часто стала сниться под старость лет? Вернуть бы то золотое времечко, да пожить бы хоть с недельку снова молодым, полным сил и добрых надежд…

«Счастье не действительность, а только воспоминание: счастливыми кажутся нам наши минувшие годы, когда мы могли жить лучше, чем жилось, и жилось лучше, чем живётся в минуту воспоминаний». (Василий Ключевский).

Закончился очередной трамповый рейс (без определённого расписания, по перевозке попутных грузов). Тогда в середине зимы пароход уходил в первый порт назначения, Йокогаму. Дальше ничего известно не было. После Японии были заходы в страны Юго-Восточной Азии. В свой родной порт Владивосток сухогруз вернулся лишь в начале июня. Рейс получился почти пять месяцев.

На причале возле трапа всех моряков встречали родные и близкие. Долгожданная встреча, обнимания-целования со слезами радости. Павел наблюдал за этой трогательной картиной с крыла мостика. Встречать его было некому. Все родные: мама, папа, старшая сестра и бабушка, а также многочисленные дяди, тёти, кузены и кузины – все жили в далеком городе Горьком, что стоит на слиянии Волги-матушки с её сестричкой Окой.

Вон забавная девчушка с огромным бантом на голове от нетерпения быть взятой на руки, чтобы обнять за шею своего папку, дёргает его за штанину. Это старший помощник капитана, Олег. Но молодая мама никак не может оторваться от крепкого поцелуя мужа. Бедная дочурка уже готова заплакать от такого невнимания со стороны её самого родного, близкого и долгожданного мужчины.

А вон нарядно одетый шестиклассник, держащей в руках огромный букет цветов, с радостной улыбкой во всё лицо тоже терпеливо дожидается своей очереди пожать мужскую руку и обнять родного отца, второго механика.

Через сорок минут от причала уже отъезжала последняя машина такси, увозившая в родной дом прибывшего из дальних странствий моряка, багажник которой был битком набит первой партией заграничных покупок. У Павла комок к горлу подступал от такого наблюдения за счастьем друзей по команде.

– Ну что, насмотрелся? Я на такое стараюсь не глядеть. Слеза, зараза, прошибает, – подошел к нему Витёк, третий механик, ровесник Павла. – Мне даже сон как-то приснился, будто наш пароход пришвартовался к речному причалу моей родной Рязани. Вся родня встречала, даже мой дед, Иван Тихонович, который давно умер. Обнимаю Наташку, сеструху младшую, слёзы глаза застилают, а у самого мысль мозги сверлит. Как это, думаю, мы по Оке-то с такой осадкой умудрились пройти? У нас же высота борта в два раза выше дебаркадера. Нет, думаю, что-то здесь не так. Проснулся, вспомнил, что мы только вчера из Манилы вышли, и чуть было слезу не пустил, как девушка. Скоро два года, как дома не был, соскучился. А ты сколько?

– Да и я столько же. Когда из Таунсвилла выходили, ровно два года исполнилось. Не могу больше, сейчас же в кадры пойду. Если в отпуск не отпустят, уволюсь на хрен, – высказал своё похожее состояние Павел.

– Ага, верю. Себе-то хоть не ври… уволится он. Говорят, это последний рейс у нас будет. У железяки всё днище ракушками обросло. Видал, как сюда чапали? Из-за этого даже семнадцати узлов не могли выжать. В Совгаванском доке чистить планируют. Вот тогда уж точно всех отпустят. Последний-то рейс как-нибудь вытерпим. Я сегодня ещё и за Валерку, второго механика, вахту тащить буду. Видал какой букет ему сынуля вручил? После восьми вечера получаю полную фридом до завтрашнего обеда. Везет вам, радистам, на стоянках вахту не несёте. Пойдём вечером в кабаке посидим. Может, девах каких снимем, – предложил третий механик, холостой весельчак и кутила.

– Мы ещё вчера с Толиком, вторым штурманом, насчёт кабака договорились. Он наш третий собрат по несчастью, из Ярославля. Тоже за Олега на вахте до шестнадцати торчать будет.

– Пошли тогда к Толяну, обсудим это мероприятие.

– Некогда, Витёк, сходи сам. А чего там обсуждать-то? Собрались да пошли. Мне за эти четыре дня погрузки надо успеть на главпочтамте все покупки авиа посылками домой отправить. Скоро нас на угольный терминал перетаскивать будут, а оттуда очень далеко по угольной пыли до проходной шлёпать. Пожалуй, прямо сейчас и побегу. Может, ходки три-четыре до вечера успею сделать. На почте очередь, наверное, как всегда. Посылки долго зашивают, а у меня только одной тряпчи посылок на восемь. Давай тогда, до вечера…

Все четыре дня у Павла пролетели, как один. С самого утра с больной головой после вечерних расслаблений, без которых праздник окончания рейса был бы уже не праздник, ему приходилось до обеда отправлять на почте многочисленные посылки в Горький. Очередная медкомиссия с целым набором всяких прививок в заднее место, ругань в отделе кадров, беготня по многокилометровой территории порта по всем конторам, получение пополнения ЗИПа, переписывание навигационных извещений и предупреждений по районам Юго-Восточной Азии и Тихого океана, чтобы не запрашивать их в море.

Пароход вышел в рейс с углем для выгрузки в японском порту Кобе. Затем с контейнерами в порт Ванкувер, под погрузку зерна для Кубы. Дальше ничего не было известно,

«Вот и повидали родные берега. Словно сон хороший увидел. Если прикинуть, то рейс тоже будет не меньше четырех месяцев. Значит, дома будем не раньше середины осени. Теплоход перевозит шестнадцать тысяч тонн зерна. Это, примерно, два состава поездов по сто пятнадцать вагонов в каждом. Интересно, сколько в пересчёте буханок хлеба мы повезем кубинцам? – прикидывал в уме Павел, упражняясь в арифметике. – Хотя Гавана – это просто перевалочная база».

Если до Японии моряки ещё как-то общались друг с другом, вспоминая и пересказывая по несколько раз события этих четырёх дней береговой жизни, то по выходу в Тихий после вахт каждый уже сидел в своей каюте наедине с грустными мыслями и тоской по родному дому. Общение проходило в основном по делам службы. Пустая болтовня стала даже раздражать, все искали уединения. Паша в который раз перечитывал свои девять писем, что получил на главпочтамте в окне до востребования, хотя уже знал их почти назубок.

«Дорогой сынок, как ты там, милый? Мы все по тебе скучаем. Вчера папа в фотоателье сделал цветной и увеличил твою фотографию, на которой ты в морской форме. Я повесила её над кроватью у себя в изголовье. Надо было сделать их несколько. Бабушка обиделась на меня, хотела повесить её у себя в комнате, рядом с иконкой…

«Всё, перекур, потекли, заразы. Что ж я таким слабым-то стал? Закрыться, разве, а то зайдет кто-нибудь, увидят», – стесняясь красноты своих глаз, рассудил Павел.