Эд Кузиев - Химера, дитя Феникса

– Голова, начисто снесл… Рубили их рубили… Дальше помчались прям на городище… Много полег… Все в огне, смрад, трупы… А… Крови много, всё залито… Следом сами пошли, после обедни, толстого того, что койки нам определял, помнишь? Обосрался, прям как был… А Олег кричит, – «Смотри, Светоч летит!», и у этого пузана бошка хлоп… И за лепешку спасибо, всю жизнь буду помнить… Куница, друг твой, не трус, Я в яме, значица, с нюхачом бьюсь, морду ему ломаю. Только он это, того… А тут следом погонщик, тварь худая, но шустрая, как ты прям.... И на меня завалилась, лапами живот дерёт, всё прикусить пытается. Тут Куница сверху её и пригвоздил жердиной, потом лесенку кинул, и мы вдвоём, прям как в молитве, плечом к плечу, спиной к спине. Побратим он мне теперича. Кровь смешали на одном ноже, у ихних фермерских так повелось, говорит, старый обычай. Из наших треть ушла за Грань, но милостью Храма родным и близким послабления будут, да помощь инструментом или одежей. Ветерана Смита жалко, посекли его крепко, не вытянет. Ты это, давай штолива, просыпайся, тебя ждут, как героя. Мирко вот спать ушёл, три дня безроздыха сидел, а Я сижу, тебе всякое болтаю, Я за месяц столько не говорил вообще, сколько за сегодня, ага. Так, пять капель из синего или красного бутыля? Тьфу ты, иглобрюх тебя побери, забыл. Куница, проснись, браток, ты не помнишь: пять капель… Ага, из синего, спи-спи, Я посижу ещё. Теперича во фляжку с водой, давай, Светоч, глоточек… Пей, родненький, пей…

Следом пришёл свет, клубились пятна, разваливаясь на цветной песок и разлетаясь в стороны, формируя новые фигуры и очертания, затем, снова рассыпавшись мухами красного цвета, собираясь в новом месте. По стене от окна ползли ломанные линии, рисуя комнату и разбивая её мебелью, прикроватной тумбой, двумя бутылями на ней и широкой чашей. В бутылках кипела жидкость, пенясь и бурля. Красное пятно справа постоянно перемещалось, второе поодаль лежало без движения. Куница и Таран. Зрение восстановилось, но теперь Я плохо разбирался, где заканчивается моё и начинается от дара. На теле Куницы видны тонкие синие и чёрные линии, руки Тарана сплошь ими покрыты, как паутиной. Поверх этих ран натянута чистая, хоть и грубая повязка.

Слух и Зрение. Беда пришла, когда Я начал чувствовать пальцы ног. Маменька родная, как же больно, пальцы корёжило, резало и выкручивало. Непроизвольно из глаз потекли слезы.

– Куница, очнись. Слезы потекли… Давай быстрее, волколачья отрыжка… Собирай костью… Да не могу я, руки от щита отсохли. Всё-всё собирай.

Боль от пяток пробила колени, взорвав их тьмой тьмущей игл. Самые крупные из них, поползли вверх по телу, калеча и пытая меня. Мамочка, бо-ооо-ольно. Пожалуйста, прекратите.

– Попёрло, попёрло. Мать честная, как будто сукровица, а не слезы. Вся в жилках. Давай я ноги прижму, брыкаться начал. Все капли собирай, иначе не поймём, всё ли вышло из него. Потерпи, браток, скоро всё кончится. Я тебе дам травку заговоренную.

– Не забудь, как до грудины дойдёт, палку в зубы воткнуть, дабы язык не откусил и зубы не покрошил, – отозвался Куница.

– Да помню я, собирай слёзки.

В животе расцвел цветок огня, разгоняясь по кишкам, обжигая всё нутро. Кости плавились в пожаре, съедая меня в пламени очищения. В горле запершило, глаза высохли.

– Всё, половина готова. Жаром пышет, кидай тряпку на грудину. Худой-то какой, как погонщик, рёбра торчат, да синий весь от вен. Ничо-о-о, откормим, ты, главное, выживи. Давай второй бутыль, ищо десять капель, да чтоб меня, из какой бутылки надобно-то?

– Синей, Таран, синей.

– Ага, пей,братко, пей.

Жар уходил, треща в костях красной золой. Я вздохнул полной грудью и захлебнулся от кашля.

– Палка где? Таран, быстрее…

– Я ж приготовил её, вот туточки было всё.

– Етить… Возьми лопатку костяную, ту, что не пригодилась. Открывай ему рот. За скулы зажми пальцами, сильнее… Вот так. Держи его… Крепче… Сядь сверху, не раздави токмо.

Громко хлопнула дверь, кто-то шумный и родной засопел за спинами ребят.

– Мирко, не лезь, тебя не велено было пускать. Да не пиши ты тут буквицы, один хрен, грамоте не разумеем. Одну собрали полную, всё до капельки. Не обронили, сберегли.

Глубокий хрип вырвался из моего рта, грудь мяло, выгибая ребра, сплетение ходило ходуном, кости ломались и скреплялись, причиняя боль. Мама, мамочка… Мама… МА… МА…

Сознание вновь улетело в даль, круша барьеры между явью и навью. Беспокойный сон, где с кровавой пеной у рта дрались мои ближники с отродьями, потом друг с другом. Мирко, выпрямив спину, поднялся над поверженным Тараном и криво мне улыбнулся. Следом ему в висок прилетел нож из тьмы, зажатый в руке Олега. Издалека эхом прилетели слова Ивана, тут все враги, а друзья – враги вдвойне… Никому не верь…

Не верь… Не верь… Верь…

И вновь голоса.

– Не хватает, тебе говорю. Капель 20-30.Может, чего добавить, воды там и вот тряпку выжмем с Босика, его потница же. – Голос Куницы был, как из бочки, глухой и протяжный.

– Мирко, ты же ветеран, скажи, что делать? – громыхнул Таран. – Что ты тычешь себе в рот, покажи тогда…

– Давай капли из бутылки, я свои слезы отдам.

– Думаешь, получится?

– Я – Страж, мы не думаем, мы делаем. Чего ржёшь надо мной, Куница? Я же не для себя это делаю. Пять капель для начала, Мирко держит, ты собираешь.

Шорох приготовлений, скрип стула, громкий глоток Тарана.

– Горькая гадость, как моя жизнь.

– Ну как?

– Кажись, началось. Точно началось. Аааа… Больно-то как.... МММММААААТТТЬ. Отец Небо, покровитель Стражи, помоги мне выдержать испыт… Ммммммаааать, мамочка… Мама… Сука, да почему так больното… Мааааа… Ть.

Тяжёлое дыхание трёх человек в комнате.

– Спасибо тебе, побратим, за Босика, за слезы. Клянусь, что никогда не скажу, что видел их.

– Боже, Куница. я не знаю, из чего сделан наш Светоч. Он с утра такое терпел, две бутылки наполнил, а я тридцать капель – и чуть не представился… У меня сердце разрывается от мысли, что он испытал. Всё,я ухожу, не могу больше смотреть на эту пыточную. Вливай ему из красной бутылки настой и мне плесни. В жопу вас всех, пойду напьюсь. Я – Страж уже три дня как, а всё трезвый, аки хворый. И бабу пойду завалю. И вхарю дам. Не смейся надо мной, Куница, не посмотрю, что побратим, в харю тресну.

– А потом чего? На сеновал потянешь? – Сквозь смех произнёс Следопыт.

– Чего?Зачем на сеновал-то тебя?

– Не посмотрю, ахах, что побратим, на сеновал оттащу… Ахаха…

К смеху присоединился Мирко, затем и сам Таран громыхнул. От нервов и пережитого смеялось легко, даже Я начал невольно улыбаться.

– Таран, смотри, ожил наш хворый, да не оставит его Мать земля!

Очнувшись от забвения, Я приподнял голову, оглядел ближников и произнёс: