Андрей Умин - Атлант поверженный

Но все прекрасное когда-нибудь заканчивается. К счастью, отвратительное – тоже. Щелчок задних дверей прервал игру взглядов молодых людей. Два медика, помогая напуганной девушке выйти наружу, еще более утвердились в своем мнении о перепившей алкоголя беспризорнице-наркоманке. Пораженный ее внезапным оживлением Платон не мог их ни в чем упрекнуть, лишь искоса взирая на сделавших скоропалительные выводы докторов. Так они и вошли внутрь здания, недоверчиво посматривая друг на друга. Белый трехэтажный госпиталь обслуживал семь кварталов – собственный и еще шесть прилегавших к нему по принципу медовых сот. Две маленькие колоннады по сторонам от входа венчал треугольный фронтон с обозначением государственного медицинского учреждения. По пути им никто не встретился и только в глубине второго полусонного помещения вялая медсестра поднялась с насиженного места за стойкой регистрации, чтобы принять пациентов. Пухлая женщина в белом халате и белой шапочке с торчащими из-под нее кудрями черных волос отложила сканворд, как в замедленной съемке, отряхнула руки от вафельных крошек и принялась усердно заполнять один из сотен лежавших перед ней пустых бланков, чертя замысловатые каракули, как человек, впервые взявший ручку. В этот момент старший из двух медиков перевесился через стойку и стал что-то нашептывать медсестре. Еще недавно пустовавшее помещение наполнилось звуками голосов, дыхания и шорканий, леденящим душу эхом отскакивающих от стен. Обстановка пугала своей кафельной белизной, и Платон подошел вплотную к ничего не понимающей и растерянной Лие, пытаясь ее приобнять или в худшем случае просто приободрить, пока медсестра кривилась от заговорщицкого рассказа доктора и со все более брезгливым выражением лица посматривала на девушку. Каракули заполнили весь бланк, и мужчины из скорой помощи, делая вид, что понимают каждое написанное слово, поставили подписи, закрыв смену. Развернулись, отметили свои рабочие талоны в компостере и радостно ушли восвояси, оставив парня с девушкой на растерзание медсестре. Стало еще страшнее, и Платон прилип к Лие еще сильнее, неловкими движениями пытаясь оградить ее от вещей, пугающих его самого намного больше, чем привыкшую к самостоятельности девушку.

– Пройдемте за мной, – произнесла женщина в белом халате так растянуто по слогам, будто пыталась взять ускользавшую от нее ноту.

Она открыла двери в длинный коридор отделения, наполненный снующими между палат врачами. Чувство жуткого одиночества среди белых стен приемного покоя сменилось не менее зловещим страхом толпы, которая запросто может задавить тебя в узком длинном проходе, стоит чему-то пойти не так. Парень с девушкой гуськом шли за пышнотелой женщиной, теснящей всех, как ледокол теснит льды. Каждые три метра окошки дверей по двум сторонам коридора сменялись синими стенами с описаниями болезней и инструкциями по их профилактике. На потолке с равными интервалами светили холодным безжизненным светом флуоресцентные лампы. Всюду копошился народ, пахло едой и страданием. Возле третьей по счету палаты медсестра резко повернулась, и не успевшие среагировать на это молодые люди уткнулись в ее массивную грудь.

– Заходи, ложись! – скомандовала она девушке. – Доктор сейчас придет. А сопровождающим тут не место, ждите в приемном покое.

Платон скромно пожелал Лие удачи и предупредил, что будет ждать. На вопрос, стоит ли кому-нибудь позвонить, она с грустью промолчала и отвернулась.

Вернувшаяся обратно тучная медсестра, как поршень, полностью занявший коридор, едва не вытолкала своим телом пытавшегося успеть выскочить из отделения парня. Казалось, если он споткнется и упадет, тут же будет раздавлен. Только в пустой белой комнате приемного покоя со стойкой регистрации в одном углу и скамьями для ожидания в другом к парню вернулось самообладание, и он попытался запомнить такой непривычный и невиданный им ранее больничный хаос. Самые экстренные больные семи ближайших кварталов привозились сюда, распределялись по палатам, а работавшие на износ доктора носились между ними, пытаясь успеть вытащить хоть кого-нибудь с того света. Поэтому наркоманов и пьяниц – верных спутников бурного роста населения города – здесь не любили. Трудно было представить, как объявленный по рации скорой помощи смертельный случай спустя триста метров своими ногами зашел в палату и скромно сидел на кушетке в ожидании реаниматолога. Теперь Платон понял, почему, узнай врачи скорой помощи о вечеринке и алкоголе заранее, Лию могли вовсе проигнорировать, даже за ней не поехав. Очнулась бы она в таком случае? Парень не знал, что и думать. Несчастную девушку, у которой вообще никого нет, могли просто бросить, и больше о ней никто бы никогда не узнал. Великая несправедливость жизни – в отличие от заслуживавшей самого лучшего Лии, бедолагу Платона дома как раз-таки ждали и даже любили…

К сожалению, как и девяноста девять процентов в панике вызывающих скорую молодых людей, он не подумал, чем будет скрашивать утомительно долгое ожидание в больнице, и не взял с собой книгу, а ведь читать ему теперь мучительно хотелось. Любую, лишь бы черные буквы стояли на белом фоне. Голову следовало чем-то занять, отвлечь нервы от разрушительной тряски в теле. Увы, футуристические карманные устройства – умные гаджеты для развлечений – существовали пока только в художественных произведениях, которые он так любил читать в детстве. Уставившись в белую пустоту перед собой, он фантазировал, что совсем скоро на соседнем заводе выпустят ручные телевизоры с крохотным экраном и встроенными играми типа черно-белого тенниса, где две палки по сторонам экрана отбивают летающую между ними точку – мерцающий шар. Как же это прекрасно – пялиться в экран и развлекаться, не тратя свою жизнь на перемещения, не прожигая лучшие градусы юности на занятия спортом, хождение в кинотеатры или книжные магазины. Вот если бы кто-то позволил Платону устроиться на сидячую работу, чтобы с самодовольной улыбкой на лице наблюдать, как на его глазах человечество совершает свой безудержный спринт в будущее, где все эти изобретения уже существуют. Такое прекрасное, греющее душу счастье, которого он совершенно точно желал, пока не встретил девушку, перевернувшую с ног на голову вообще все в этой жизни.

Шум в приемном покое, начавшийся невинным жужжанием на задворках сознания, стал заглушать все остальные мысли. Из открывшейся рядом с ним двери больничного отделения вышла Лия с пожилым доктором в круглых очках в серой оправе, с взъерошенными седыми кудрями. На шее у него, как у всех местных стиляг, словно галстук, висел стетоскоп. Но вскочивший со своего места, как выстрелившая пробка шампанского, парень совершенно не интересовался никем, кроме своей соседки, вернувшейся к жизни, похорошевшей, налившейся еще большей, как казалось тогда, красотой. Когда кризисная ситуация миновала, стало возможным разглядывать ее с ног до головы. Виновница такого пристального внимания со стороны докторов поправляла васильково-синюю рубашку с закатанными рукавами, которую успела надеть по возвращении с вечеринки, неловко прятала руки в широкие карманы домашних брюк, переминаясь с ноги на ногу в белых домашних сланцах. Как никто раньше не замечал, что простая одежда может выглядеть сногсшибательно? Мир будто остановился, поняв свои прошлые заблуждения, пораженчески принимая последний писк моды. Лия выглядела лучше всех манекенщиц, родившихся когда-либо по эту сторону Великого разлома, трепала, поправляя, запутавшиеся пшеничные волосы, вытирала остатки туши с припухших глаз. Ничего более красивого и естественного невозможно было представить. Из всех возможных решительных действий, которые сердце тянуло его совершить с девушкой, Платон не выбрал ничего, и доктор взял слово.