Чингиз Алиев - «Кто ты?». Часть 3

– В таком случае назови свой адрес, – попросил он и записал его в блокнот.

Посмотрев отары и отобедав вкусно приготовленным молодым барашком, мы приехали в контору колхоза. Там мы с Фаиком попрощались, и я отправился в исполком.

Был уже конец рабочего дня. Почти все работники, кроме Гюлшада, разумеется, ушли домой, в кабинетах убирали уборщицы. На моём столе среди бумаг на самом видном месте лежал лист, вырванный из ученической тетради. На нём какая-то девчонка объяснялась мне в любви и просила, чтобы, если это взаимно, я сказал уборщице, где и когда нам можно встретиться.

Какой-то иностранный писатель писал в одной из своих книг, что он до ужаса не любит голых старух. Описывая всю нелепость старухе быть голой, он с такой оригинальностью критикует сие старческое проявление, что чувствуется: этот автор действительно питает отвращение к наготе старых женщин. Примерно такое же, если не большее отвращение, вызывают у меня вот такие пустые, по сути детские, послания, не наивные (это я уважаю), а пустые в буквальном смысле.

Благодаря судьбе я никогда никому не писал подобных вещей и никогда не бросался словами любви. Даже будущая жена моя удивлялась тому, что я ни разу не говорил ей о любви. После нескольких недоразумений я просто сказал ей, что, если бы не любил, не стал бы с ней встречаться. Ведь это был разговор двух людей, которые уже знали, что будут жить одной семьёй. А тут какая-то молокососка объясняется мне в своей любви! Как это можно назвать, кроме как легкомысленностью? А стоит ли связываться с легкомысленными людьми? Разумеется, нет. И возраст тут совершенно ни при чём.

Я взял со стола это любовное послание, порвал и, уходя, бросил в мусорное ведро.

Поздно вечером ко мне постучали. Я открыл дверь. На пороге стояли зоотехник колхоза, где я был днём, и заведующий фермой крупного рогатого скота. Они привезли целую тушу баранины, сыр «Мотал» средней величины, сливки, масло и прочее. Несмотря на мои протесты, они оставили всё это, выпили со мной по стакану чая и уехали.

До сих пор не понимаю, почему в торговых сетях России нет сыра «Мотал». Этот вид сыра, по сравнению с которым всякие «Костромские», «Российские», «Эстонские» и прочие сыры просто неудавшийся творог, незаслуженно остался вне внимания российских властей и торговых работников. И в советский период и теперь ни в одном из магазинов России не торгуют этим поистине царским сыром. Исключение составляют кремлёвские магазины. Когда я работал в Министерстве и был вхож на эти территории, я помногу покупал сыр «Мотал» в буфетах и магазинах Кремля.

Ознакомившись с положением животноводства в колхозах района, я собрался написать председателю райисполкома, то есть нашему непосредственному начальнику, обстоятельную справку с указанием конкретных мероприятий по поднятию животноводства. Но одно обстоятельство помешало этому. Пришла телеграмма из Министерства сельского хозяйства республики о том, что состояние животноводства будет обсуждаться на коллегии Министерства, а потому главный зоотехник района товарищ Мамедов должен прибыть в Дом правительства такого-то числа в 9.00 утра. Главный зоотехник, прочитав телеграмму с резолюцией «исполнить», передал её мне со словами «Я много ездил, теперь твоя очередь». Причём говорил он это с такой мимикой, будто делал мне большое одолжение. Я не знал, что такое коллегия Министерства, и поэтому поблагодарил Мамедова и собрался домой, чтобы подготовиться к ночному поезду.

Все поезда в сторону Баку проходили через город Евлах, который находился от нас на расстоянии примерно семидесяти километров. В Евлах я приехал на УАЗике исполкома. Купив билет на поезд Тбилиси – Баку, я стал прохаживаться по привокзальной территории в ожидании отправления поезда. В купе, где предстояло провести ночь, сидела молодая и очень красивая женщина с не менее красивой дочкой подросткового возраста. Я поздоровался, как и положено вошедшему человеку, но они не ответили, а просто удивлённо посмотрели друг на друга и открыто расхохотались. Сначала это меня озадачило, потом я решил не обращать внимания: мало ли какие люди едут на поездах.

– Смотри, Солмаз, не хулигань. И сразу позвоните, как только приедете в Баку, – кричала с улицы какая-то женщина моим спутницам через полуоткрытое окно купе.

Женщина ответила, что не надо беспокоиться – она не даст Солмаз хулиганить. Голос с улицы был знаком, но моё усилие посмотреть туда и убедиться в своих догадках не увенчалось успехом, так как весь оконный проем был загорожен моими спутницами.

– Это он нарочно так подстроил, – кричала из купе красивая женщина и громко смеялась.

– Я скажу Кубре, она ему даст, – слышался с улицы знакомый голос – и опять смех.

В какой-то книге я читал, что Кубера – это имя индийского божества богатства. Не знаю, этим ли руководствовался мой отец, называя своего первенца (мою старшую сестру) именем Кубра, или чем-то другим, но имя это было редчайшее, во всяком случае, в республике я не встречал больше женщин с таким именем. Только один раз мне довелось встретить женщину по имени Кубра, но она была индианка, и случилось это в Москве. Услышав имя своей сестры, я всё же протиснулся к окошку и увидел говорившую с улицы женщину. Я не ошибся – это была наша уборщица.

На работе обращали внимания на эту высокую, атлетического вида молодую женщину. Каждый день она приходила в одно и то же время, молча убирала свой участок и так же молча уходила домой. На работе одевалась она неряшливо: какие-то рваные полуботинки, выцветший старый халат. Но, несмотря на всё это, ей не удавалось полностью скрыть ту красоту, которая у нее была. Говорят, когда она только начала работать у нас, некоторые донжуаны пытались привлечь её внимание, но в ответ получали недвусмысленное презрение. Даже Гюлшад, этот вездесущий демон, и то при виде её как-то преображался, становился степеннее. Если бы не своеобразный бархатный голос, я ни за что не узнал бы её. Переодевшись и прихорошившись, она сияла ослепительной красотой. Мужчины и женщины, провожавшие родных и близких или просто слонявшиеся по перрону, останавливались, смотрели на нее и уходили, удивлённо покачивая головой. Я стоял у края окна, восхищённо смотрел в полутемноте на эту Рафаэлевскую Мадонну и улыбался. Она видела меня, но не подавала виду, а когда поезд тронулся, несколько раз помахала кулаком в нашу сторону. Было непонятно, кому предназначен этот жест. Постояв немного, я вышел в коридор.

Через купе о чем-то спорили. Я подошёл к открытой двери этого купе. Проводница, низкорослая, плотно сложенная женщина славянской внешности, уговаривала мужчину средних лет в милицейской форме, чтобы он уступил своё нижнее место пожилой женщине, а сам спал на второй полке. Но милиционер отказывался, ссылаясь на то, что он курящий человек, часто выходит в тамбур и такому крупному человеку, как он, совершенно неудобно каждый раз прыгать вверх-вниз. Старуха, из-за которой происходил этот сыр-бор, часто поглаживала торчащую во все стороны седину и время от времени отпускала колкости в адрес милиционера, называя его не иначе как «гирдовым», что, видимо, означало «городовой».