Евгений Рысс - Шестеро вышли в путь

— Ты, папка, не бойся! — волнуется наверху Колька. — Вернешься и поступишь. Какой разговор...

— Может, ее в больницу няней возьмут, — продолжает дядька, не слушая утешений, — или в библиотеку уборщицей. Им будто обещали денег отпустить на уборщицу.

— Да чего ты, папка! — волнуется Колька. (Нам снизу плохо видно, но, кажется, у него катятся слезы.) — Не думай ты...

— И скажи матери, — упрямо продолжает дядька, — что, мол, за маленьким сам будешь смотреть. Слышь, непременно скажи. А то она постесняется. Она спорить станет, а ты упрись.

— Упрусь, — шепчет Колька, — ей-богу, упрусь! Не сомневайся.

Доска опускается, но дядька опять окликает Кольку:

— Слышь, Колька!

— Слышу, — доносится сверху.

— Еще матери вот что скажи: конечно, батя, мол, за справедливость был, воевал с пауками, но только заставь дурака богу молиться... Ему бы, старому, о детях родных подумать, жену порадовать... Слышишь?

Сверху доносится растерянное «слышу».

— И еще вот что скажи, — настойчиво продолжает дядька, — ему бы, старому, кругом себя посмотреть — на одного паука сто честных людей. А он только и знал шипеть да злобиться. Слышишь, Колька?

Еле-еле доносится сверху «слышу». Доска опустилась — Колька исчез.

Только сейчас мы услышали, что за стенами сарая идет суета и шум. Мимо ворот пробегали люди, перекликались, переговаривались. Слов мы не разбирали, но чувство тревоги охватило нас. Что-то готовилось. У меня мелькнула противная мысль: может быть, сумасшедший полковник решил устроить публичную казнь? Может быть, сейчас размечаются места, где будем стоять мы, приговоренные, и где станет с поднятыми винтовками шеренга бородачей?.. По неуловимым приметам я догадывался, что все думали о том же. Именно потому, что думали, все с подчеркнутым безразличием прислушивались к шуму.

— Может, наши пришли? — неуверенно сказал Саша.

Все молчали. Наши никак не могли подоспеть, но каждому хотелось надеяться, и каждый надеялся. Все-таки видения шеренги солдат и нас, выстроившихся перед дулами, я никак не мог отогнать. Думаю, что и другие тоже.

Вдруг все стихло. Надрывно прокричал какие-то слова, которых мы не могли разобрать, полковник. Снова была тишина. Мы стояли не двигаясь, ловя каждый звук.

— Ребята!

Мы круто повернулись. Опять была поднята доска, и в отверстии виднелось взволнованное Колькино лицо.

— Что там такое? — спросил Харбов.

— Ребята, — торопливо проговорил Колька, — построились все. Барахло в мешки напхали — уходить, что ли, собираются...

— А с нами что? — задал Тикачев совершенно нелепый вопрос.

— Будто забыли, — ответил Колька. — Сам не пойму.

— Ольга где? — почти выкрикнул Мисаилов.

— Здесь, здесь Ольга! — зашептал Колька. — Стоит с командирами.

— Слушай, Николай... — Харбов подошел ближе и поднял голову, чтобы Кольке было отчетливей слышно. — Если уйдет отряд, беги за ним, понял? Осторожно, чтобы ветка не шевельнулась, сучок не хрустнул. Проследи. Как привал или остановка, беги сюда. А то исчезнут в лесу — ищи их потом.

— Ладно, — шепчет Колька, — прослежу. Вы-то выберетесь?

— Выберемся, — говорит Харбов, — Ты их с глаз не спускай.

— Вы доски потыркайте, они легко отойдут. Я бы их сейчас отодрал, да, боюсь, увидят.

— Мы выберемся, — повторяет Харбов. — Ты за отрядом следи, понял?

— Понял, — подтверждает Колька и исчезает.

Все еще мучает меня мысль о том, что вдруг распахнутся ворота сарая и странные бородачи поведут нас на расстрел.

Мы стоим, прислушиваясь, ожидая ужасного и готовясь к нему. Но до нас доносится только гул голосов. Странно, что бородачи разговорились. Они же в строю, как же полковник допускает такие вольности?

— Надо выбираться, — говорит Харбов.

Мы переглянулись. Тоже рискованное дело. Самое простое — застрелить людей при попытке к бегству. За стеной галдят бородачи. Там происходит что-то необыкновенное.

— Ребята, — радостно говорит Тикачев, — они бунтуют! Я чувствовал, что они поддаются агитации. Они только не решились сразу.

— Надо выбираться, — повторяет Харбов.

Как ни гнилы были доски крыши, а выбраться из сарая оказалось нелегким делом. Крыша была высоко. Лешка Тикачев встал на плечи Мисаилову, но достал до досок только кончиками пальцев. Мы подтащили чурбан. Теперь дело пошло лучше. Лешка выломал три доски и влез на стену. Долго пришлось возиться с дядькой. Харбов поднял старика, обняв за колени, а сверху ребята втянули его за руки. И вот наконец мы оказались все в малиннике за сараем.

На поляне по-прежнему слышались голоса: бородачи расшумелись всерьез.

— А знаете, ребята, — мечтательно сказал Девятин, — можно кустарником добраться до леса, обойти полянку кругом — и даешь по тропе в Куганаволок!

— Да ты что! — разъярился Силкин. — Тут, понимаешь, полковник бедноту угнетает, наших людей, а ты, понимаешь, тикать!

Остальные даже не обратили внимания на слова Девятина.

— Пошли, — сказал Харбов.

Он подтянул пояс, оправил гимнастерку и вышел из-за сарая. За ним вышли мы все, шагая решительно и твердо, готовые ко всему.

Двадцать семь человек стояли, сбившись в кучу. То, что происходило, нельзя было назвать собранием. Не было не только председателя, но и ораторов и даже слушателей. Бородачи разговаривали взволнованно и оживленно. Не связанные между собой беседы вели по двое, по трое. В нескольких шагах от сбившихся в кучу бородачей стояли Тишков и Гогин. Гогин смотрел хмуро — видно, ему не нравилось, что солдатам позволили разговориться. Он не смел оспаривать приказание начальства, однако на его невыразительном лице было написано неодобрение. Он был сторонником строгого обращения с подчиненными и зависимыми людьми. У Тишкова лицо было растерянное. Он еще будто бы улыбался, но, кажется, начинал понимать, что происходит что-то необычное, и не знал, как к этому отнестись.

Когда мы вышли из-за сарая, все замолчали и повернулись к нам.

Мы все понимали, на какой идем большой риск. Мы не знали, что слова Тикачева подействовали на солдат, что полковник Миловидов разрешил солдатам митинговать, что уже не было в лагере ни полковника, ни монаха, ни Катайкова. И тем не менее, кажется, никому из нас не было страшно. Мы очень боялись, когда сидели в сарае и ждали расстрела. Сейчас мы действовали, и нам не было страшно. В ту минуту меня это удивляло. Теперь я знаю, что действие — лучшее средство от страха.

Харбов вышел вперед и остановился прямо перед бородачами. Одну руку он сунул в карман, другую положил за пояс. Уверенностью дышала его фигура, и совершенно спокойно прозвучал его голос.

— Я поздравляю вас, товарищи, — сказал он громко и отчетливо, — с тем, что вы возвращаетесь в ряды граждан Советского Союза! Возвращаетесь к вашему полезному крестьянскому труду и вместе с другими трудовыми крестьянами будете строить новую Россию. Ваши жены и дети заждались вас. Возможно, некоторые испытывают нужду. Вы узнаете, что теперь советская власть идет навстречу нуждающимся, помогает беднейшему крестьянству зерном, ссудами и инвентарем.