Майя Полумиско - Ледник Плакальщиц

Мы с трудом выбираемся из машины. Ноги затекли. Снаружи холодно. Я не была вне помещения ночью много лет.

Странная мысль, но я задерживаюсь на улице, и поднимаю голову. Когда-то нравилось любоваться звездами: большими и яркими на черно-синем небе. Сейчас они мельче и тусклее. Разочарование.

– Пойдемте, – торопит нас Иван Лю, Аленка оглядывается, тоже смотрит вверх, пожимает плечами. По-моему, она считает, что на звезды смотреть никакого смысла.

Ну и ладно.

Я иду за ними, дрожа и стуча зубами.

Звезды похожи, говорят, на слезы Инд. Это не совсем правильно, потому что кристаллы небольшие, не крупнее перепелиного яйца, а те штуки наверху —огромные огненные шары. В легендах кристаллы становились звездами и наоборот, но я ведь не собираюсь верить в богиню, в ее глупых дочерей и в Плакальщиц? Правда?

Я впервые за целый день достаю фигурку и сжимаю в ладони.

Нас встречает женщина, которая просит называть себя Татьяной. Она высокая, крупная, с довольно светлыми и при этом вьющимися волосами, у нее большой нос картошкой с расширенными порами. Одежду она носит нейтральную – хаки, наверное, предполагаю я, обслуживающий персонал. Пытаюсь разглядеть полоски на обширной груди – ничего.

Аленка мнется. Я решаюсь спросить у Татьяны про туалет. Она почему-то улыбается, показывает в сторону двери, и мы с Аленкой ныряем туда, толком не оглядевшись.

Внутри блестящий кафель, светло – и несколько дверей. Это сбивает с толку. В интернате дырки в полу просто строились в шеренгу, совсем как мы перед выдачей рабочей смены. Некоторые новенькие стеснялись справлять нужду при других, но от неловкости быстро отучаешься – слишком мало времени давалось на естественные надобности. При всех, не при всех, какая уж разница.

Я уже и забыла, что надо уединяться. Зато Аленка помнит, она быстро ныряет в правую кабинку: всего их три. Снаружи еще большое окно, сейчас —темное, с пятнами фонарей за стеклом. На подоконники пепельница-жестяная банка из-под консервов, в ней вода и плавают окурки, но характерной табачной вони почти нет.

В кабинке тоже чисто. А еще здесь висит целый рулон бумаги. Большой. Белый. Не выданные два-три листика.

Потом мы моем руки. Вода теплая. На кафельной стене нашлепка из блестящего металла, похожая на маленькую корзинку, а в ней – розовый кусок мыла, я даже не сразу понимаю, что это мыло. Аленка подсказывает: берет, он пенится. Пахнет ягодой.

Забыла, какой именно.

Точно не морошкой.

Я плохо разбираюсь в ягодах, тундра небогата на них, да и в убогом лесу при «Солнышке» мало что росло.

Татьяна терпеливо дожидается нас снаружи, а потом ведет за собой. Я оглядываюсь, Аленка тоже. Здесь немного похоже на интернат, но коридоры поуже, а стены раскрашены в основном в синий цвет с белыми указателями. «Столовая». «Комнаты отдыха». «Лаборатории», – я читаю, проговаривая губами. Я замечаю плакаты с яркими картинками. В интернате тоже были плакаты – сплошь из серых и красных тонов, а речь в них шла о том, что надо работать, иначе ты так и останешься бесполезным балластом для Коллектива. Еще был один маленький плакат с техникой безопасности на разных видах работ. Только все равно никто не соблюдал никакой безопасности.

Я бы остановилась и почитала то, что написано здесь – может, про слезы Инд будет, хотя это дурацкая мысль. Татьяна нас торопит. Мы идем по направлению «Столовой».

Помещение просторное, хотя раза в три меньше, чем в «Солнышке».

– Уже поздно, поэтому выдам вам только сухой паек, – объясняет Татьяна. Она оставляет нас с Аленкой в окружении квадратных столов и скамеек. Они деревянные и цветные: желтый, зеленый, белый. Красиво, думаю я. Мы переглядываемся. Раздаточная стойка сейчас пустует, аккуратной и тоже разноцветной стопкой сложены пластиковые подносы. Я замечаю пару кранов прямо в стене, поворачиваю – льется кипяток.

Никогда прежде такого не видела.

– Бойлер сейчас толком не работает, – отпрыгиваю и отдергиваю руку, не успевая повернуть кран. Вытягиваюсь по струнке. Татьяна смотрит на нас удивленно, потом вздыхает и перекрывает кран с кипятком. – Утром дадут чай, сейчас только это.

Она вручает нам по картонной коробке. Не очень тяжелой, даже Аленка без труда удерживает.

– Комната вам уже готова. Одна на двоих, надеюсь, вам это подойдет. Одежда в шкафу, удобства на этаже.

Мы сбиты с толку. Я отвыкла от того, что можно не делить спальню с сорока другими девочками. Аленка как будто уверенней – ну да, она же еще совсем недавно жила дома. В настоящем доме со стенами и деревянной кроватью, может быть, там даже стоял радиоприемник.В тундре и то у нас был фургон-трейлер.

Татьяна провожает еще через полдюжины коридоров. Я запоминаю две лестницы: второй этаж. Полутемный коридор. Бежевые стены, под ногами что-то пугающе мягкое, я останавливаюсь, едва на выронив коробку, и трогаю: это ковер. Точно ковер, в трейлере тоже был.

Татьяна смотрит на меня странно, вздыхает.

Она еще потом говорит про полотенца, пижамы, зубной порошок и щетки. Мы едва слушаем: комната. Правда. Настоящая комната – с двумя кроватями друг напротив друга, на них пижама и полотенце. Шкаф. Стол, два стула. Можно включать электрическую лампочку – вот выключатель. Напротив двери – санузел. Я решаюсь спросить про душ, и Татьяна пожимает плечами – мол, сейчас вода будет холодноватой, но если с дороги не терпится помыться, то пожалуйста. Никаких ограничений.

– Завтрак в восемь, не опоздайте.

Она кивает на стену, где висят часы. Круглые. Корпус из синего пластика, черные цифры, белый циферблат.Татьяна о чем-то догадывается, потому что спрашивает:

– Умеете заводить будильник?

Я киваю.

До интерната, до гонгов и речей Великого Вождя, приходилось. У папы было несколько часов и других приборов – телескоп, секстант, теодолит.

– Вот и отлично. Спокойной ночи.

Она уходит.

Мы не решаемся сесть на кровать. Располагаемся прямо на полу —Аленка напротив меня, пол теплый, тоже обит ворсистым ковром. Сидеть приятно. Открываем коробки – в них бутерброды с мясом, яблоко и стеклянная банка, внутри которой – ягодный сок, который немного пахнет тем самым мылом.

– Клубника, – читаю я надпись на банке. Аленка улыбается и пьет его.

Потом она начитает беззвучно смеяться.

Конечно, мне не нужно никакого будильника. Я с трудом вспоминаю, сколько лет провела в «Солнышке» – восемь? Девять? – но рутина пробуждений в пять утра стала как цвет глаз или волос. Я просыпаюсь и начинаю отсчитывать десять минут. Потом вспоминаю.

Здесь светлее, чем в предутренней спальне интерната: окно не очень большое, над столом, зато решеток нет. От него слегка тянет прохладой. Одеяло объемное и теплое. Я в коричневой пижаме. Рядом тихонько спит Аленка —такая маленькая, что ее нельзя даже разглядеть в подушечно-одеяльной норе.