Елена Чумакова - Там, где поют соловьи

Степан заставил себя улыбнуться:

– Ну что ты, Олюшка! Я просто растерялся от твоей красоты. И это надобно сберечь на память, поэтому сейчас мы отправляемся в ателье Анисимова, делать дагерротип!

У Ольги округлились глаза от удивления, а Маруся взвизгнула от восторга и захлопала в ладоши совсем по-детски.

До фотосалона было всего метров двести, однако подъехали к нему с шиком, на устланной ковром коляске, сделав круг по Верхне-Троицкой площади.

После сложной и довольно утомительной процедуры съемки решили прокатиться по Миллионной вдоль всего города. На Соколью гору вернулись уставшие от событий и впечатлений и еще издали заметили, что их ждут. У ворот прохаживались отец Ольги и ее старшие братья. Ничего хорошего встреча с этими «гостями» Степану не сулила. Маруся тихонько охнула, на ходу выскользнула из коляски и со всех ног помчалась к родительскому дому. Над соседскими заборами маячили любопытные лица.

Под тяжелым взглядом отца Ольга съежилась.

– А ну марш домой, дура! – зло сказал Иван. – А с тобой, ублюдок, я давно хочу разобраться! Спину тебе перешибу, чтобы ты близко к моей дочери не подползал!

– Остынь, тестюшка, и вы, шурья, охолонитесь, – миролюбиво ответил Степан, – проходите-ка лучше в мой дом, к свадебному столу, там и поговорим.

– Мы тебе сейчас устроим свадебку! – все больше распаляясь, закричал Иван и повернулся к Ольге, – кому сказал, марш домой!

– Ольга никуда не пойдет, – Степан старался сохранять спокойствие, с его горячей натурой это было нелегко. – Была твоя покорная дочь, а нынче моя законная венчанная жена. Так что твоя власть над ней окончилась. И, ей-богу, лучше вам со мной поладить.

– Ах ты, вор! Бей его, ребята!

Иван вскочил на подножку коляски, ударил Степана кулаком в лицо, схватил за грудки, пытаясь вытащить и повалить его на землю. Один из братьев поднял кол и замахнулся. Ольга закричала, схватила кнут и огрела брата по руке, тот взвыл. Второй брат вскочил на подножку коляски с другой стороны, поймал кнутовище, выкручивая его из рук сестры. Степан недаром работал в кузнице, силушкой бог не обидел. Он оторвал от своей рубашки руки Ивана, приподнял его и вышвырнул из коляски.

Со стороны родительского дома бежали братья и племянники Степана, вооруженные кто дубинкой, кто колом, кто граблями – что под руку подвернулось. За ними бежала Маруся, тоже чем-то воинственно размахивая. Фурнье, отец и сыновья, увидев такое подкрепление, сочли за лучшее ретироваться, сыпля ругательствами и угрозами. Степан, прижимая ладонь к разбитой губе, оглядел подоспевшее «войско», усмехнулся:

– Ну вот, все гости, почитай, в сборе. Милости просим к столу.

Ольга расстроено разглядывала порванные на запястье кружева.

– Странная какая свадьба, – судачили разочарованные быстрым концом представления соседи, – не успели выпить, а уж передрались! Все не как у людей у этого Степана.

С того дня минуло шестнадцать спокойных счастливых лет.

В распахнутую дверь кузницы тянуло предосенней сыростью. Прохладный воздух освежал разгоряченную, лоснящуюся от пота спину Степана, занятого работой. Отцу помогал Тимоха – довольно крепкий для своих десяти лет пацан. Отцовский молот бил по наковальне глухо – бум-м, маленький молот сына звучал звонко – бам-с, а вместе получалась мелодия: бум-м – бам-с, бум-м – бам-с, бум-м – бам-с… И обоим Крутихиным было хорошо, весело от этой музыки. Мирную, размеренную работу прервало появление Нюты, старшей дочери Степана.

– Батя, мамка за тобой послала, рожает она. Наталья малышню к тетке Марусе повела, а я за акушеркой побежала. Ты бы шел домой. Может, помочь чего надо. Одна она осталась.

Степан отложил молот, сунул выкованную скобу в кадку с водой, поручил сыну загасить огонь и закрыть кузню. Дорогой все его мысли были заняты тем, кого им Бог пошлет в этот раз: долгожданного второго пацана или опять девчонку, шестую по счету. За Ольгу он не волновался. Здоровьем ее Боженька не обидел, носила и рожала она легко. Только что-то в этот раз рано рожать начала, ждали-то через месяц. Ну да мало ли чего, ошиблись с подсчетами. Когда Ольга сообщила мужу, что в тягости седьмым ребенком, он встревожился:

– А надо ли, Олюшка? Мне уж за шестьдесят перевалило. Сколько еще хватит моих сил молотом стучать? Не ровен час останешься вдовой с кучей детишек. Как подымать их одна будешь?

– Так уж он есть… Куда ж я его?.. Да вдруг, наконец, пацан? Я чую, что пацана рожу. Будет тебе долгожданный второй сыночек.

– Ну ладно. И впрямь, куда ж его? Только впредь поостеречься надобно. Хватит уже.

– Вот ты и поостерегись, – усмехнулась жена, – а то горяч больно!.. Поучает он меня!.. И не вздумай помирать!

С этими мыслями Степан вошел в дом и сразу почуял неладное. Жена стояла, прислонившись к косяку, одной рукой обняв опустившийся живот, другой держась за поясницу. Лицо ее было необычно бледным, всегда аккуратно собранные волосы в беспорядке разметались по плечам, влажные пряди прилипли к щекам.

– Степушка, акушерку бы надобно… побыстрее. Что-то не то со мной… – и, застонав, осела.

Степан подхватил жену под руки, то ли довел, то ли донес до кровати. Метнулся к двери, вернулся. Он растерялся, как быть: бежать за акушеркой, оставив Ольгу одну, или остаться с ней, дожидаясь возвращения Нюты?

Приехавшая вскоре акушерка осмотрела роженицу, вышла к Степану озабоченная:

– Поезжайте-ка за врачом. Быстро! Вот, передайте ему записку. Адрес врача я написала. Быстро! Быстро!

Степан кинулся запрягать коня, от волнения путаясь в постромках. Позже, доставив врача, он сидел на ступеньке своего крыльца и ждал. Он уже не думал о том, кто родится: сын или дочь, теперь не это стало важно, он молился о спасении Ольги. Пришли Нюта с Тимофеем. Напуганные, притихшие сели рядом с отцом. Он пытался успокоить, ободрить их и себя, говоря какие-то ничего не значащие слова. В сумерках вышел на крыльцо доктор, закурил. Тьма сгустилась вокруг красного огонька папиросы.

– У вас дочь. Девочка живая, но слабенькая, недоношенная. Не уверен, что выживет. Идите, попрощайтесь с женой. Ее спасти не удалось. Боковое предлежание плода… Это бывает при частых родах. Медицина тут бессильна.

Степан вошел в дом. Ольга покоилась на постели, вытянувшись под простыней с вышитым ее руками подзором. Рядом с ней лежал небольшой сверток. Акушерка переложила его на руки Степану:

– Ваша дочь…

Степан смотрел на маленькое красное личико, сморщившееся в гримаске, незнакомое, ненужное. Ему хотелось закричать Богу: «Зачем? Забери это, верни мне мою Олюшку!» Девочка завозилась, закряхтела, издала слабый звук, словно котенок запищал.

– Есть хочет, – сказала акушерка. – Кормилица вам нужна, иначе не выходите ребенка. Я вчера принимала роды в Любимовке, там наоборот получилось: девочка умерла, а мать жива. Поезжайте, договоритесь, чтобы взяла вашу, выкормила. Семья-то хорошая, в избе чисто, и меж собой ладно живут. Вот только деток Бог не дает. Уж четверых родила, да все умерли. Глядишь, им ваша девочка в утешение будет.