Александр Бруссуев - Я написал книгу

Скоро вернулись овеянные романтикой профессии парни. К тому времени истекать кровью я прекратил и даже не прочь был поспать, вот только мое подвешенное положение мне это не позволяло. Лейтенант что-то вполголоса переговорил с девкой и подошел ко мне, позвякивая ключами.

– Разговор есть, – сказал он и снял с меня наручники.

Полярник.

Я ощупал свое горло, а потом выпил банку пива. Не сказать, что мне стало легче, но чувствовал я себя и так вполне сносно. Опухоли у меня никакой не прощупывалось: то ли она стремительно стаяла, то ли ее и не было вовсе. Выходит, зря я осу растоптал.

Я прокрался вдоль своей живой изгороди и выглянул на пустую дорогу: пусто. Посмотрел по сторонам: пусто-пусто. След наблюдателя успел простыть. Но модулятор где-то стоял – это точно, я научился его чувствовать. Значит, его кто-то должен обслуживать. Вряд ли из «Зю», скорее, какая-нибудь темная овца, не ведающая, что творит.

Такая жизнь меня не радовала, скорее, даже угнетала. Если бы я не научился разделять свои эмоции и эмоции не свои, навязанные извне, я бы не знал, как жить дальше. Но рано или поздно произойдут изменения, к которым я могу оказаться не готов.

А что, если проверить своих визави на вшивость? Если несколько минут назад за изгородью кто-то стоял, не факт, что он испарился или улетел вместе с почтовыми голубями. Где-то он поблизости, где-то стоит его машина, потому что праздно шатающийся человек посреди леса выглядит подозрительно. Здесь все ездят на автомобилях, или на хищных байках.

Я поднял голову к небу и почему-то понюхал воздух. Глупости, я ж не охотничья собака, надо предположить варианты.

Направо – дорога зажата среди крутого кювета и густых труднопроходимых кустов. А дальше уже просматривается горделивая соседская усадьба, отстоящая от нас в километре с лишним. Прямо – вообще дороги нет, когда-то вырубленный лес ныне дико прорастал сквозь неубранный валежник молодой порослью елок и осин. Направление «назад» не рассматривается: там мы, там горка и там вода. Остается только один путь: влево. Вот туда-то я и направлю свои стопы.

Направить-то, конечно, я направил, вот только как-то совсем опрометчиво. Следовало бы заручиться поддержкой народных масс, вооружиться какими-нибудь системами залпового огня, ну, или взять с собой заостренную палку, типа копья. Я пошел в одних шортах, тапочках и в руках не нес ничего, даже газетки.

Чужую машину я обнаружил быстро, она стояла, сокрытая от дороги, за сколоченной мини-помойкой, Eko-pisto, как такие вещи принято называть. Сюда сознательный народ в разделенные контейнеры стаскивал всякое железное и стеклянное барахло, типа пивных банок и винных бутылок. Ну, а несознательный разбрасывал его, где ни попадя. Несознательными были, в основном, россиянские туристы и местные граждане сомалийской, румынской или цыганской национальностей.

Для меня всегда оставалось загадкой: как в Европе с такими строжайшими до полного идиотизма миграционными правилами плодится всякая чернь?

Соберется совет ЕС, посмотрят друг на друга из-под насупленных бровей, Ангела Меркель возьми и крикни «Хайльгитлер». Все важно отзовутся: «хайль-хайль». И только какой-нибудь россиянский еврей, затесавшийся наблюдателем из Совбеза, осторожно прошепчет «гитлеркапут». А потом начинают решать: куда девать негров?

В самом деле, куда их девать? Не в Африку же, там и так их полным-полно. В Америку нельзя – там свои негры в избытке, они будут возражать против левых чернокожих. Запихнуть их в Финляндию, Швецию и Норвегию. Для рассады, так сказать, для борьбы с расизмом. На льготных для миграции условиях.

Действительно, я как-то выходил на финский государственный сайт по миграции и все такое. Две возможности подать прошение на рассмотрение какого-нибудь своего заявления: для сомалийцев и для прочих людей. Прочие – это белые. Для черных, наверно, самым важным вопросом может быть грамотность. «Умеете читать-писать?» «Не умею». Тогда милости просим в финское окно в Европу, мы вас обучим чтению и письму и еще денег дадим. Залезайте. Или, «Умею». Тогда милости просим в финское окно в Европу, мы вам просто денег дадим. Залезайте.

Вот и залезают кагалами. Не знаю, может быть, все дело в количестве негров. Отказывают десяткам тысяч, а просятся миллионы. С Россиянии, пожалуй, уже никто не пытается эмигрировать, разве что разрешение на учебу, или, если звезды так сложились, на работу получить. Тут уж окно в Европу захлопывается. Порой, даже туристические визы не дают. Нам сомалийцев девать некуда, а вы тут еще работать хотите! Россиян не пускают трудиться, либо деньги в магазинах оставлять, а сомалийцев принимают, чтобы они не работали, да еще и деньги им за это давать. Вот, хоть убейте, не понимаю Европу. Как же надо не любить самих себя, чтобы любить какую-то черную гопоту? А ведь и убить могут. Если так происходит, значит, это кому-то нужно.

***

Меня, когда усадили на привинченный к полу стул, некоторое время ничего не спрашивали. И даже не били. Рассматривали, наверно. Вот ведь как интересно получается: мы с этими ментами воспитывались в одинаковых – примерно одинаковых условиях. Но теперь они с точки зрения профессиональных экзекуторов обозревают, какой удар кулаком, или ногой, при минимальной затрате сил нанес максимальный вред? Вся левая половина моего лица превратилась в подушку, от глаза – щелочка, в которую даже свет от лампы попасть не может. Сразу видно, что над этим поработали правши. А надо бы, так сказать, равномерно распределять усилия.

Закончат милиционеры свое дежурство, пойдут домой. А там жена: «Как дежурство, милый?» «Устал, дорогая». Дочка в садик, либо в начальную школу собирается: «Папа, ты что делал на работе?» «Да вот бил и пытал тут одного умника. Руки ему связал и – ногой по морде, кровища в разные стороны». Вряд ли скажет дочке такое, насупится и промолвит, мол, преступников ловил. И сам себе поверит, и спать завалится, и никаких кровавых мальчиков ему не приснится.

А вроде бы в одну школу ходили и одним учителям внимали. Ценности нам одни и те же втолковывали: честность, доброта, порядочность. Любовь и дружба. Но жизнь так повернулась, что не нужен он оказался в этой жизни. Посредственный ученик, пижон и обманщик, а, главное – лодырь, таким тяжело пробиться, так сказать, в люди. Куда идти неудачнику? Странный вопрос. В милицию теперь идут не по велению сердца и комсомольским путевкам. Впрочем, без разницы: кто влился в систему, тот и становится ей. Во все времена и на всех континентах.

Пусть лощеные придурковатые дяденьки в нарочито простонародных одеждах открывают мемориалы «Жертвам сталинских репрессий», а сопутствующие им престарелые брюнетки с крючковатыми носами роняют слезы в носовые платки – этим самым жертвам уже без разницы. Уж минуло столько лет, что в живых никого не осталось. Но каков бы был настоящий мемориал, не каменный и холодный, а живой и реальный, если б насильно не стирали память о тех, кто имел отношение к людским страданиям самое, что ни есть, непосредственное! Если бы собрали всех этих следователей, прокуроров и судей, охранников и надзирателей, которые «честно выполняли свою работу», да провели бы через один из малых островочков ГУЛАГа! Вот это была бы память, вот этим бы окупились все страдания!