Геннадий Горчаков - Юность Богов. Книга первая: Огненная Чаша

Главное для доброславов было силой мысли овладеть и новые понятья в слове укрепить. А так же и с Миром Нави связь держали – там чувства полыхали, что мысли зажигали и воображению простор давали. «Какую мысль родите, таков и Мир получите себе», – Лада Доброславам некогда сказала, тем самым значенье мысли подчеркнув. Так Мир Яви для Доброславов воплощением их чувств и мыслей был.

Ещё любили Доброславы вместе петь, в гармонию слова сплетая и ритм небесный создавая. Долина вся тогда восторгом трепетала от звуков тех, тончайших и высоких, что Мир вверх уносили с горами и долами. О Ладе пели ненаглядной и прекрасной, что много лет назад им наказала в согласье с Миром и друг другом жить, не бедовать и Радость призывать. Ещё им сообщила, что, если вдруг наступит трудный час, Её призвать, и явится тогда Она тотчас. «О, Лада, Лада, наша Краса-та, зачем от нас ушла?» – так пели доброславы, с надеждой глядя в Небеса, и в том же духе далее, пока рыдать не начинали сами Небеса, и травы поникали, и звёзды часто-часто вдруг моргали. Тогда Мать доброславов (Мудрейшая обычно ей была) вдруг вспоминала, что Лада Радость завещала, и там, где слёзы и тоска, ноги Её не будет, – так сурово она напоминала – и о Ладе песню иную зачинала, где Радость лишь одна высокой музыкой звучала и над Долиной торжественно витала.

Доброславы голос слышали Природы, что Матерью была всему живому, во всём биенье её сердца ощущалось, и потому в другом все видели себя: в камне виделся им Брат, а в Небе жил Творец; живым всё было – от камня до звезды далёкой; как можно было ту же ягоду сорвать, когда она, смеясь, на веточке висела и что-то радостное пела, Солнца радуясь лучу. И почему же надо было обязательно кого-то есть? Энергии тогда на всех хватало, Явь ею исходила и отчаянно бурлила, не зная, какую форму ей придать, чтоб ярче и полнее Краса-ту собою выражать.

…Запахи цветов и трав пищей были доброславам, ну а кто-то ещё питался Солнца утренним лучом, кто-то пил росу густую, а кто-то воздухом одним лишь наслаждался: прана в нём одна была – два-три глотка её испив, вновь силы обретали и в небо снова воспаряли на крыльях духа своего. И всё мечтали к Звёздам снова улететь, особенно порой ночною, когда высоко в Небесах серебряный из Звёзд кружился Хоровод. И Явь стремилась вся туда, всем телом молодым дрожа, когда она слыхала космического вальса ритм, в котором в хор один сливались голоса и Звёзд, и маленьких Комет, смычком водившим по Небесной Арфе, – для духа Яви восторга не было сильней. И дух её парил, расправив крылья, саму Вселенную собою охватив. И был безмерно счастлив тот, кто Лугом Звёздным тем бродил, душой сливаясь с Краса-той, и вместе с ней дышал и пел, Творца хваля Вселенной.

В Доброславии, со всех сторон горами окружённой, дождей и гроз тогда не знали: Лада стихиям запретила свой буйный норов здесь проявлять, и только ветер лишь слегка играл на гуслях нежной тишины. Энергия чистейшей Красаты дождём тончайших образов из Огненного Мира Прави спускалась на Долину и проливалась каплями цветов нежнейшей Краса-ты; росы ярчайшим разноцветьем сверкала по утрам; пожарами восходов и закатов пылала в небесах, повсюду краски зажигала и Бога Солнце прославляла, который торжественно и чинно утром каждым во всей Красе вставал и плыл по небесам, любовь всему и всем даря, а малым ребятишкам на любопытные носы веснушки рисовал, им щёчки красил весёлой кисточкой своей, и глазки промывал он краской голубой, макая кисть в серебряные блёстки на траве.

Доброславы и со Звёздами дружили – по ним сверяли жизнь свою, а Солнышко любили так, что не сказать. Они считали, что Ра с Супругою своей блистательной Богиней, что называлась Ур, там жили и мысли светлые Богам всем сердцем слали, а те в ответ – тепло и свет Любви им посылали на кончиках лучей, и радость проливали, и негой нежной наполняли – так Счастьем полнилась Страна, и Счастью не было конца…

Да, в те времена единой жизнью ощущало всё себя. Каждая частичка имела голос свой – былинка и травинка, лесной цветок, деревья, горы и холмы – все гимны Солнцу пели единым звонким хором, и доброславы вплетали голос свой в тот мощный хор созвучий, что к Светилу уносил энергию Любви. А по вечерней зорьке с невидимых Небес ответный Хор звучал – то души предков пели, усевшись на ступени Лестницы Миров, что сверху вниз вела, не достигая малости до Яви. И песня эта дух поднимала к высотам звёздного Огня и оставляла там парить на крыльях светлых в пространствах вечной Краса-ты.

А то под утро Лес подхватывал напев, должно быть, Ветер его туда с Небес принёс и там оставил, умчавшись дальше себе забавы поискать: волну поднять на омуте речном, русалок покачать на ветке ивы и шлёпнуть их по мокрому хвосту, а то в дупло забраться к белке и там её пощекотать, а то доверчивым деревьям насочинять про то, как между звёзд летал и с ними даже танцевал. Деревья о ту пору ещё на месте не стояли, а знай себе туда-сюда гуляли, и кое-что видали, и кое-что слыхали. И о том иголками шуршали иль листвою лопотали о новостях лесных и даже звёздных, что Звёзды нашептали иль Ветер им наплёл. А то просили Ветер шутки ради листву или иголки сосчитать: вдруг что пропало? Но у Ветра терпения хватало на краткую минуту:

– Сосчитал! – деревьям он кричал.

– А сколько? – спрашивали те его.

– Много! – он им отвечал и предлагал деревьям лучше музыкой заняться: он сам великим музыкантом был, а деревья инструментами себе он представлял. Но озорник мелодии начало только знал и чтобы скрыть конфуз, деревьям ветви гнул, да так, что те скрипели и трещали… и вместо музыки тревожный поднимался шум. Тогда деревья понимали, что над ними Ветер подшутил и, сучьями треща, проказника из Леса гнали! И Ветрогон бежал на вольные луга, потирая иголками нажжённые бока, но всё равно весёлый, озорной, хвост распустив, скользил меж солнечных лучей и их пытался гнуть, а те его прочь гнали копьями своими, пока наш озорник не прятался в пещере, чтоб через пять опять минут куда-нибудь лететь и снова весело шутить.

А деревья после какофонии такой шумели ещё долго, Ветрогону вслед грозя вершинами своими, что, дескать, теперь обманщик Ветер в Лес не залетит, а ежели появится, то будут гнать его взашей. Деревья – строгий был народ, со словом не шутили, но, пошумевши, всё забыли, а к вечеру по весельчаку уже грустили: некому им было кудри причесать и заоблачные вести рассказать. Но, к слову бы заметить, деревья сами пошутить любили: стоило в Лесу ребёнку появиться, как за шиворот ему хвоинок насыпали иль веткой щекотали. А то вдруг треск скрипучий издавали и с любопытством наблюдали, что будет делать человек. Детей же маленьких любили, их в лапы пихтовые брали и долго так качали. Ну а если с мыслями недобрыми в Лecy кто вздумал появиться, то его кружили долго по чащобам, а потом из Леса с треском гнали, стегая веткой иль пинка давая корнем крепким, и больше не пускали под кров зелёный свой. Но случаев таких два-три всего лишь было: доброславы Лес любили, и Лес ответною любовью им платил. И зла там не водилось, и дружно меж собою жили. Доброславы гладили стволы, листву лаская с хвоей, и надышаться не могли ядрёным запахом лесным с зелёною травою – и это нравилось деревьям, а ещё все эти малыши им песни пели, и древы млели, иголками шурша или листвою лопоча в восторге полном. А то ветвями, как руками, подхватывали доброславов и так, передавая их друг дружке, поднимали к Небесам, где рядом – руку протянуть! – смеялось Солнце и свет дарило им любви в палитре разноцветных красок. И в этом многоцветье с ароматом трав медовых и цветов горячих, листвы, хвои, коры и Ветра страстного напевов сердца сливались с Небесами, и таинство свершалось приобщенья к Краса-те.