Джон Бьюкен - Охотничья башня. Серия «Семнадцатый отдел»

– Доброго дня, хозяюшка, – сказал он, стараясь выговаривать слова возможно более простовато, а не так, как выражаются в Глазго. – Мы с приятелем впервые в ваших краях, и нам здесь все ужасно нравится. Мы ищем, где бы переночевать. Уже спросили на вашем постоялом дворе, но там мест нет. Может быть, у вас найдется по кровати на одну ночь?

– Врать не буду, две койки наверху сыщутся, – ответила женщина. – Но я жильцов не привечаю, мне беспокойства не надобно. Я уже старая, ворчливая, да и не такая прыткая, как раньше-то. Ты лучше спроси вниз по переулку. Эппи Хоум тебя, небось, пустит.

– Но у этой Эппи Хоум уж точно не такой красивый домик, как твой, хозяюшка. Очень уж он нам приглянулся. Неужели ты не можешь пустить нас всего на одну ночку? Мы народ тихий, старомодный и зря беспокоить тебя не станем. Нам бы только кружку чаю да, может, по вареному яйцу, а утром мы будем рады и миске каши.

Женщина, похоже, смягчилась.

– А это, значится, твой приятель? – спросила она, посмотрев поверх очков в сторону садовой калитки.

Мистер Херитидж, ожидавший результата переговоров, заметив ее взгляд, смелым жестом сдернул с головы фуражку и сделал шаг вперед.

– Прекрасная погода, сударыня, – заявил он.

– Англичанин, – прошептал женщине Диксон, как будто это все объясняло.

Хозяйка испытующе оглядела опрятный костюм мистера Поэта и местного характера одежду Диксона и, очевидно, нашла их обнадеживающими.

– Ну, входите тогда, – коротко сказала она. – Я вижу, вы ребята настырные. Уж сделаю для вас, что смогу.

Через четверть часа наши путешественники, близко познакомившись с двумя безупречно чистыми кроватями на чердаке и отменно умывшись у насоса на заднем дворе, сидели на кухне миссис Морран перед тарелками, еда на которых превосходила их самые смелые ожидания. В то утро хозяйка пекла, поэтому могла предложить им лепешки ячменные, овсяные и из белой муки, а также красновато-коричневые блинчики. Каждому досталось по три вареных яйца, по огромному куску пирога со смородиной – как сказала хозяйка, это был «привет от моего доброго братца Хогманая», и по ломтику пресного молочного сыра. Миссис Морран выставила на стол несколько сортов варенья, также еще имелся темно-золотистого цвета вересковый мед в глиняном горшочке. «Мой муженек говаривал, что не едал вкуснее этого вот меду за всю его жисть», – доверительно сообщила хозяйка.

Тут же они услышали и историю «жисти» самой миссис Морран. Вдовела она уже лет десять. Старший ее сын жил в Южной Африке, одна из дочерей работала горничной в Лондоне, а другая была замужем за школьным учителем из Кайла. Сын миссис Морран когда-то воевал во Франции, и ему «свезло», он не был убит. После возвращения из армии он прожил с матерью месяц или два, но, как она посчитала, нашел деревенскую жизнь слишком скучной. «Здесь ни одного мужика не сыскать, одни старые клуши», – пояснила она.

То же самое говорил им и трактирщик. Мистер Макканн осведомился о состоянии дел в гостинице.

– Там с недавней поры новый хозяин, – ответила хозяйка. – Как он себя прозывает? Робсон… или Добсон… точно, Добсон. Неужто он тебя дальше порога не пустил? Хорош трактирщик! Себя-то, небось, считает лэрдом, а гостям в приюте отказывает!

– Он сказал, что в доме болеют.

– Да кому ж там болеть?! Он тебе соврал. Он нанял поварихой какую-то фра из Ошенлохана, но она вчерась уехала назад почтовой каретой и даже ящик с вилками с собой прихватила. Он тебе уж наверняка соврал, но не мне его судить. Я никогда и словом не перемолвилась со здешним новым народом.

Диксон поинтересовался, что она имеет в виду, когда говорит о «новом народе».

– Они тут не дольше трех недель, как поселились. А из старых жильцов никого не осталось. Джон Блэксток помер от легочной болезни о прошлом месяце, а старый Саймон Таппи из Гэйрденса перебрался в Мэйбоул год назад на день святого Мартина. В Гэйрденсе давно никого нет, но в Вест-лодж пришел этот смуглявый парень с лицом, точно мятая кожа. Тэм Робинсон когда-то жил в Соут-лодже, но Тэма убили в Месопотаме, и вдова отвезла детей к родне в Гарплхейд. Намедни, когда я с утра перекусывала, я видела, как новый парень из Соут-лоджа шел по улице – худой и хромый, но ходит так споро, как иные бегают. Я прямо понять не могу, откуда они все повылазили, и чего к нам пожаловали…

Уважение к хозяйке росло у Диксона с каждой минутой. Она сидела на своем стуле очень прямо, ела с осторожной аристократичностью, словно птичка, и после каждого глотка чая вытирала свои тонкие губы салфеткой.

– А в большом доме кто живет? – спросил он. – Его название, кажется, Хантингтауэр?

– Когда я была девицей, его прозывали Далкхартер-хаус, а Хантингтауэр – это было прозвание для старых каменных развалин совсем уже на мысу. Отец последнего лэрда хотел сменять это прозвание, потому что оно напоминало ему о каких-то старых «шалостях», да ему не свезло. Спрашиваешь, кто там проживает? С той поры, как старый лэрд помер, так никто. Дом стоит нетопленый, пыльный и заколоченный, и это на самом веселом местечке во всем Кэррике!

Тон миссис Морран стал трагичным.

– Без старого дворянства наше графство уже не то, что было раньше. Мой отец, дед, и его отец – все они служили семье Кеннеди, а мой муженек, Дэвит Морран, был у них дворецким, да и я, до того как стать горничной, прислуживала у стола. Они были добрыми господами, эти Кеннеди, и не задирали нос перед теми, кто им служил. Нигде не веселились так, как в старом Далкхартер-хаусе – на Хеллоуин и Новогодье, на балах да на свадьбах молоденьких барышень. Но лэрд растратил свои денежки на камень да известь для него, и ничего не смог оставить наследникам. А теперь все они рассеяны по свету или померли…

По ее лицу скользнула улыбка, вызванная воспоминаниями.

– Свет еще не видывал такого милого барчука, как молодой мастер Квентин! Не было и недели, чтобы он не заявлялся ко мне со словами: «Феми Морран, я пришел до вашего чаю!» А уж как он любил мои лепешки с патокой! Не было в округе наездника лучше него, а уж как он был хорош на рыбалке! Но и по книжкам он тоже был умница, а еще про него говорили, что он славно поспевает в учебе и в том, что они прозывали «дипп-о-матией». Но это уж не мне судить.

– Квентин Кеннеди, парень в очках-«консервах»? – переспросил Херитидж. – Я встречал его в Риме, он работал в посольстве.

– Я не знаю, его ли ты встречал, – ответила хозяйка. – Он был храбрым солдатом на войне, хотя и недолго – получил во Франции пулю в грудь. Опосля мы слышали, что он далеко, где-то в России. После войны мы ждали его назад, чтобы снова увидеть, как он ловит рыбу или лихо скачет на лошади, словно Иисус в старые времена. Но что говорить! Этого не случилось. Следующая весточка о нем, что мы получили, была, что он помер и похоронен где-то во Франции. Пуля ослабила ему грудь, и он скончался. А с ним кончился и род Кеннеди из Хантингтауэра, который был знатным еще со времен Роберта Брюса. И теперь поместье взаперти, пока стряпчие не найдут кого-нибудь, кто захочет взять его в аренду – а кому в наши безденежные годы нужен старый ветхий замок?