Джон Бьюкен - Охотничья башня. Серия «Семнадцатый отдел»

– Может быть, это вы влюблены, – смело заметил он.

– Я не подвержен обычным сантиментам, – возразил поэт. – Такое объяснение подходит вашему случаю, а не моему. В глубине же моего личного комплекса наверняка скрыто что-то ужасное – какое-то мрачное старинное преступление, вопиющее к нам из глубины веков. Видите ли, это место вызывает у меня не восторг, а страх!

По мнению Диксона, в постепенно открывающемся перед ними ландшафте не было ровно ничего страшного. Впереди, между березок и кустов рябины уже была видна деревенская околица. Дорога перед ними перешла в зеленеющий общинный луг, на котором паслись коровы и овцы. Вересковые кусты почти исчезли, а вдалеке, где в низине текла речушка, был виден костер и какие-то силуэты рядом с ним. Мистеру Херитиджу они не понравились.

– Они что, сбежали из ада, или это бойскауты? – пробормотал он. – Терпеть их не могу! Они только оскверняют собой природу. И почему только «публикус вульгарис» не в состоянии держаться подальше от подобного райского местечка?

Диксон, более демократичный и не находивший ничего неприемлемого в обществе других отдыхающих, уже обдумывал, как бы дать Херитиджу суровую отповедь, как тон мистера Поэта вдруг изменился:

– О боги, что за милейшая деревня! – воскликнул тот, устремляясь вперед.

Действительно, деревенька была очень живописной: в ней насчитывалось не более дюжины побеленных домиков, прятавшихся в маленьких садах, усыпанных желтофиолью, нарциссами и прочими ранними цветами. Дома группировались вокруг треугольной площади, где среди зеленой травы был виден старинный водяной насос. Не имелось ни здания школы, ни колокольни церкви, отсутствовала даже почта – ее заменял красный почтовый ящик на одном из коттеджей. За деревней начинался огороженный высокой стеной парк – там была уже территория поместья; а справа от нее, чуть дальше по дороге стояло двухэтажное здание с надписью «Таверна Крув».

– Наконец-то я нашел деревеньку моей мечты! – сообщил Диксону поэт, сделавшись вдруг донельзя лиричным. – Никаких тебе признаков капитализма или опиума для народа! Ни магазина, ни церкви, ни школы, ни какого-нибудь вам чертова променада с купальней для шикарной публики! Ничего, кроме этих божественных домиков да старого трактира! Канкан, я вас предупреждаю: я собираюсь немедленно отправиться туда и выпить целый чертов чайник их чая.

И он провозгласил нараспев:

«Услышишь песню ты, которой боги

Не слышали, но дай певцу бокал и подожди,

Пока не утолит он жажду. Ведь поэты,

Кузнечики и соловьи тогда поют,

Когда их горло влажно!»

Диксону тоже очень хотелось чаю. Но по мере их приближения к трактиру тот постепенно утрачивал свою привлекательность: вблизи стало заметно, что мощеный двор зарос сорняками, стекло в одном окне было разбито, а многие ставни висели криво. Сад представлял собой засохшую пустыню, а крыльцо явно уже много недель не мыли. Но у этой гостиницы имелся хозяин – он издалека заметил новых гостей и сейчас ожидал их у порога, чтобы поприветствовать.

Это был рослый здоровяк в рубашке с закатанными рукавами, бриджах до колен и в тяжелых сапогах пахаря; толстые икры его были частично прикрыты вязаными носками. Лицо трактирщика было широким и грубым, шея толстой, а подбородок давно требовал бритвы. Это был типаж, хорошо известный людям со знанием света: не книжный трактирщик, воспитанный и утонченный, а такой персонаж, которого с недавних пор можно отыскать не только в лондонском Сити и Палате общин, но даже и в Палате лордов. Среди руководства Лейбористской партии он тоже не редок; словом, его можно охарактеризовать как Лицензированного Поставщика Выпивки.

Сморщив лицо в гримасе, должной означать приветливую улыбку, он пожелал нашим путешественникам доброго утра.

– Мы хотели бы остановиться у вас на ночь. Это возможно? – спросил Диксон.

Трактирщик пристально посмотрел на него, и маска фальшивого радушия сменилась на его лице выражением такого же неискреннего сожаления.

– Невозможно, джентльмены, абсолютно невозможно! – проговорил он, обращаясь почему-то не к спрашивающему, а к его спутнику. – Вы не могли явиться в худшее время. Я и сам-то всего две недели здесь хозяйничаю и даже еще не распаковался. Ладно бы это, но у нас в доме болезнь, говорю вам совершенно открыто! У меня просто сердце кровью обливается, когда мне приходится отказывать гостям, но что поделать! – и он энергично сплюнул на пол, словно желая подчеркнуть этим всю безвыходность своего положения.

В его речи ощущалось что-то чуждое и привнесенное; по выговору он явно был шотландцем, но таким, который много лет провел в Америке или плавая на корабле. Он и штаны-то подтянул жестом моряка.

– А где еще можно переночевать в вашей деревне? – спросил Диксон.

– Ни одного стойла не найдете, джентльмены, ни даже сеновала. В таком забитом старыми клушами курятнике, как наш, не отыщется местечка даже для цыпленка, не то что для двух петухов вроде вас. Но нынче отличная погода, джентльмены, а до Ошенлохана не более семи миль по хорошей дороге. Скажите только слово, и я запрягу лошадь и доставлю вас туда, не пройдет и получаса.

– Спасибо, но мы предпочитаем прогуляться, – сказал мистер Херитидж и повернулся, чтобы уйти. Диксону хотелось расспросить хозяина, какой именно болезнью страдают в доме, но теперь и он был вынужден последовать за своим спутником. Оглянувшись от калитки, мистер Макканн увидел, что хозяин все еще стоит на крыльце и не спускает с них глаз.

– Этот парень – лживая свинья, – подытожил мистер Херитидж, когда они отошли подальше. – Было бы безумием остаться на ночь в его конуре. Но пусть меня повесят, Канкан, если я теперь уйду отсюда. Мы из принципа отыщем себе уголок в этой деревне. Кроме того, я все еще намерен выпить чаю.

Деревенская улочка, казалось, дремала в ясном чистом свете апрельского дня. На выбеленной солнцем дороге лежали голубые тени, и тонкий аромат готовящихся кушаний, плывущий из приоткрытых окон, дразнил обоняние наших путешественников. Ближайшие луга светились золотом на темном фоне вересковых холмов за ними. Деревня действительно была райским местечком, и Диксон мысленно согласился с мистером Поэтом: они должны переночевать здесь любой ценой.

Они выбрали коттедж белее и аккуратнее других: он стоял на углу, там, где узкая улочка поворачивала к югу. Соломенная крыша домика была недавно отремонтирована, небольшие окна его были украшены ослепительной белизны накрахмаленными занавесками, а на крашеной зеленым двери призывно поблескивал дверной молоток из полированной латуни.

По взаимному молчаливому согласию к двери был откомандирован мистер Макканн. Оставив Поэта у калитки, он прошел по выложенной камешками кварцита дорожке и вежливо, но твердо постучал в дверь молоточком. Должно быть, его уже раньше заметили из окна, поскольку не успел еще утихнуть звон латуни, как дверь отворилась, и на пороге появилась пожилая женщина. У нее были резкие черты лица, пара черных волосинок на подбородке, большие роговые очки на носу римской формы и старинная кружевная шапочка на гладких седых волосах. На первый взгляд она выглядела немного мрачноватой из-за тонких поджатых губ, но это впечатление тут же сгладили ее кроткие, светящиеся любопытством глаза. Вид этих глаз вселил в мистера Макканна уверенность, что здесь им не откажут.