Алексей Лагутин - Последний из Первых Миров. Эпоха Тишины. Том 2

С каждым шагом ударяя маленькими белыми молниями по полу и стенам вокруг себя, больше всего их заряда собирая на острие своего золотого копья, от уже поднятых ворот арены в сторону Френтоса, по песку шел воин в пластинчатых доспехах из чистого золота, его ослепительный свет с арены отражая своему врагу прямо в глаза. Его золотистые короткие послушные волосы словно рожь колыхались на ветру, что сам тот человек и создавал одним своим присутствием, поднимая в воздух окружающий песок, и с ним же заливая арену цирка тяжелым гулом.

Теперь Френтос правда был напуган, и уже никак не мог противостоять страху, даже не думая о нем, остановившись на мысли, промелькнувшей в его голове с последними словами конферансье, застывшими теперь в полных решимости и жажды убийства серьезных глазах его уготованного самой судьбой противника. У них не было, и не могло быть причин стать врагами, и Френтос совершенно не понимал, почему этот человек выступил против него, чего он искал на этой выжженной безумием земле, и для чего, спустя столетия жизни в мире и покое, снова надел свои божественные доспехи, в Первую Войну впитавшие кровь и ужас его врагов из имтердов, теперь отражавшие в себе силуэт самого Френтоса. Даже со всей своей силой окто, и даже с Синим Пламенем, казавшимся ему всемогущим, от осознания способностей противника теперь Френтос совсем не был уверен в своих силах, и потому дрожал правда словно загнанный в клетку дикий зверь, что выглядело только ироничнее на песчаной арене цирка. Ему предстояло сразиться с одним из Богов, и тот наверняка не будет знать к нему жалости.

– Ну конечно. – крепко сжал зубы Френтос. – Это же ты меня сюда отправил.

Небо над Дафаром начали медленно затягивать тучи, и на весь город, и в частности арену его цирка, надвигалась страшная звенящая буря.

Серпион стоял неподвижно. Его глаза, отражая источаемый его же молниями свет, блестели и собственной решимостью, тем не менее где-то глубоко еще меркнущей в тьме сомнений. Бог Природы был человеком всегда решительным, всю жизни сражавшимся, как он думал, за правое дело, не перед чем не останавливаясь для достижения своей великой цели – абсолютного мира и порядка в мире, в единении его живых существ с природой. Он без жалости и сочувствия уничтожал все, что мешало его мечте сбыться, и убивал всех, кого считал врагами природы. Разрушительная натура Френтоса была ему не по душе, но вовсе не потому в этот день он предстал перед ним в доспехе, столетия назад впитавшим в свое золото, лучший проводник электричества, кровь тысяч своих врагов, которых на самом деле желал убить. И не поэтому его решимость была столь ослепительно сильна.

– Будь на твоем месте кто-то другой, я бы уже сделал из него отбивную. – продолжал говорить Френтос, сам того не замечая, отводя в сторону глаза. – Но Лилика…много говорила о тебе. Она даже называла тебя героем.

Взгляд Серпиона чуть изменился. Последнее предложение Френтоса его удивило, и его мозг никак не мог решить, было ли то приятное удивление, или была то соль на ноющую рану. Слова плохо давались и Френтосу. Он делал немалые паузы между каждым предложением, стараясь подобрать их как можно более верно. От раздумий его уже не отвлекали крики окружающей толпы, давящие своими взглядами, сосредоточенными даже на движениях его губ, наблюдая за каждым его действием, и так же к каждому слову прислушиваясь. Он слышал, как они шептались между собой, все будто разделяя одни мысли, и об одном теперь думая. Они хотели представления. И Френтос всеми силами теперь желал его не допустить.

– После того, как исчез Соккон, ты направил меня сюда, и я был против этого. Я хотел помочь брату, и мне было плевать на ваши планы. – говоря уже громче, резко махнул он рукой. – Это Лилика отговорила меня тогда! Попросила помочь тебе, как ты когда-то помогал ей. Она рассказала мне, кем ты был в прошлом. Как ты из последних сил защищал людей от имтердов и героически бросался в бой, чтобы защитить слабых!

В дрожи Серпион прикусил губу. Его дыхание участилось, а от бури в его собственном сердце на мгновение в небе погасли молнии, хоть и в покрывших его тучах еще глухо гремел гром. Слова Френтоса имели смысл, великий для сбившегося с пути Бога, и это только добавляло ему боли, терзая загнанное в угол отчаянием сильное сердце, колебля его волю.

– И теперь ты стоишь здесь, передо мной, в этом проклятом месте. Почему?.. – со злобой напряг сильные челюсти Френтос. – Почему ты стал слугой этого Пламени?

– Почему я стал таким? – тихо и с дрожью в голосе, будто себя самого, спросил Серпион. – Не потому ли, что все вы, со своей жаждой индивидуальности, бежите от единства, к которому стремлюсь я, и которого жаждет природа?

– И все? – цыкнул Френтос. – Может быть ты этого не знал, но люди тоже часть природы. Разве среди животных не происходит того же, что происходит среди людей?

– Я говорю не об этой природе, Френтос. – серьезнее насупился Серпион. – Тебе не дано этого понять. Почти ни один человек на это не способен. Не ведая истинной сущности природы, вы все нарушаете ее законы, и обращаете ее любовь к вам в гнев.

Паузы между словами Бога Природы о многом говорили Френтосу. Он был уверен, что собеседник очень тщательно, и не просто так, выбирает слова, так наверняка стараясь что-то от него скрыть. Он был не лучшим переговорщиком, в целом как и Серпион, и всегда предпочитал словам действием. Но кое-что, за свои короткие, в сравнении с возрастом Серпиона, годы жизни, он все-таки в этом ремесле усвоил.

– И как природа связана с тем, что происходит вокруг? И почему вдруг ты решил, что я ее враг?

Серпион сглотнул, будто проглотив с тем и слова, которые уже собирался сказать, но которых говорить не мог.

– Говори, что это за Черное Пламя, и как оно связано с Дафаром, Эмонсеном, и Графом Думой. – легко подловив Серпиона на осечке речи, напрямую обратился к нему Френтос.

– С Думой? Тебе это должно быть лучше известно.

Если то не была капля все усиливающегося дождя, то по щеке Френтоса пробежала его собственная капля холодного пота.

– Ведь это в твоих жилах течет его кровь.

Сердце Френтоса забилось быстрее от тех слов, но вовсе не от волнения. Его ритм был злее, и так же зло теперь, с треском, сжимались его зубы. Он уже давно думал об этом, и эта мысль не давала ему покоя с того самого момента, как, на дне рождения Таргота, о случае изнасилования Думой ему и братьям рассказала его мать. Хоть отец и мать очень старательно уверяли его в обратном, он не раз думал, что именно результатом того изнасилования в итоге стал он, родившись на свет ровно через десять месяцев после этого, и ничем не похожий на своих предшественников в роду – красновласых и красноглазых красавцев.