Виталий Конеев - Я, Иосиф Прекрасный

Эпихарида, идя следом за заговорщиками, пользуясь тем, что звуки кифары и топот окованных гвоздями сапог преторианцев гремели эхом в коридоре, сердито говорила:

– Что же вы медлите?

Фений Руф, уже давно пришедший в себя, с презрением в голосе ответил:

– Молчи, слабая женщина. Тебе ли, рабыня, порицать нас, мужчин, свободнорождённых.

Нерон вышел на улицу и сел в носилки. Тотчас за ним построилась колонна «августинцев». Заняли свои места сенаторы, полководцы, друзья императора. Большинство «августинцев», кто был недавно рабом, шли, делая руками жесты, чтобы люди видели на их пальцах золотые кольца всадников или держали руки над головами.

Люди начали смеяться и показывать телодвижениями, как заслужили рабы звание аристократов. Всадники бросились на горожан. Закипела яростная драка, беспощадная и кровавая. С обеих сторон кричали о помощи. На место схватки бежали подкрепления к простолюдинам и к всадникам.

Нерон, любивший такие дела, вскочил на ноги и с носилок зорко стал следить за боем, подбадривая то горожан, то всадников, осыпая бранью неловких и хваля удачливых бойцов.

Драка перешла в многолюдное побоище, в которое вмешались и римлянки, как состоятельные, так и бедные. Они, словно был вражеский приступ, метали из окон домов посуду и предметы быта на головы тех, кто им был не по душе, обливали водой и помоями.

Нерон топал ногами, хохотал, тыкал пальцами и кричал:

– Дайте ей за меткий бросок сто сестерциев! А этой – пятьсот!

Тут подступила к Нерону другая толпа простолюдинов и начала осыпать его бранью за низменную, позорную для принцепса любовь к театру, к скачкам, за то, что он разлюбил свою жену Октавию – дочь божественного Клавдия, за его гульбища, постыдную любовь к кастрированному Спору. А кто-то, хвалил Нерона за то, что он уничтожал сенаторов, патрициев и всадников. Зло, смеясь, просили Нерона: «Больше!» А некто, потрясая вощёной табличкой, крикнул:

– У меня всё записано!

– Что? Отвечай! – приказал ему Нерон.

– Как ты вчера пришёл к дому Отона, чтобы забрать у него свою любовницу Поппею, которую ты передал ему для сохранности. Но Отон не пустил тебя в дом, говоря, что ты, не Нерон, а бродяга.

Император принял героическую позу и милостивым жестом простёр свою правую руку к доносчику.

– Я покупаю табличку за сто сестерциев.

– Август, почему так мало?

– А чтобы другим не повадно было доносить императору на императора.

Народ начал смеяться и аплодировать своему императору, а многие закричали:

– Божественный Август, где мы можем послушать твоё пение?!

– Завтра я выступаю в Большом цирке. Буду петь непрерывно пять часов, – с удовольствием ответил Нерон, – потому что я считаю, что нехорошо делать перерывы между песнями и тем самым раздражать людей.

Нерон под аплодисменты граждан отправился дальше, не обращая вниманье на побоище, приказав Тегеллину, чтобы преторианцы выдвинулись вперёд и не охраняли бы сенаторов, которые шли за носилками. Народ тотчас обступил ненавистных правителей и начал кричать им в уши брань, напоминая сенаторам их воровство, продажность, пьянство, разврат. Они зло тыкали пальцами в лица сенаторов, называли их имена и криком рассказывали, кто из них и где подставлял свой зад. Сенаторы держались гордо. Нерон приказал рабам нести его носилки бегом, а сенаторам весело крикнул:

– Догоняйте! Я забочусь о вашем физическом состоянии!

Сенаторы бежали за носилками, а Нерон подбадривал их игрой на кифаре.

Император хотел направиться к Отону, чтобы забрать у него Поппею. Но вспомнил тот ужас, который он испытал на сцене, когда услышал свой сиплый голос и решил немедленно заняться его тренировкой. Ведь скоро должны были состояться Неронии, игры в честь императора. На играх Нерон хотел выступить актёром и певцом, и кифаредом, и чтецом своих стихов и поэм, и глашатаем, и возницей на скачках квадриг. Он даже начал было заниматься пантекреоном – жестоким кулачным боем, но Тегеллин сумел доказать Нерону, что у всех пантекреонистов сломаны челюсти, выбиты зубы, свёрнуты или расплющены носы. Они гнусавили и говорили невнятно. Император мог навсегда потерять свой божественный голос. Его страстное желание получить славу в искусствах и в спорте и передать её потомкам, чтобы о Нероне с восхищением говорили и спустя сотни лет, было естественным и понятным всем людям империи. Жажда славы толкала людей всех сословий на невиданные ранее дела: патриции, всадники и сенаторы выступали в качестве гладиаторов в цирках, выходили на подмостки театров, что было постыдном делом, достойным только простолюдинов. А если не удавалось патрициям получить славу в спорте, они прославляли себя гульбищами и развратом. Это тоже была слава, о которой охотно и подолгу говорили граждане Рима и жители империи.

На Палатинском холме ему показалось, что рабы несли носилки слишком медленно, хотя они бежали изо всех сил. Император зажал под мышкой кифару и прыжком метнулся на дорогу, а потом помчался к своему дворцу впереди преторианцев и свиты. В спортивном зале он сорвал с себя одежду Гекубы и быстро лёг голой спиной на пол. Вольноотпущенники тотчас схватили из стопки свинцовые плиты и начали аккуратно накладывать их на широкую грудь Нерона. Он хрипел, задыхался под свинцовой тяжестью, но терпел, сипло требовал: «Ещё».

Тегеллин стоял рядом с головой императора и настороженно следил за его лицом, боясь, что следующий выдох Нерона мог быть последним. Лицо Нерона почернело от прилива крови. Префект сделал быстрый жест вольноотпущенникам.

– Довольно. Убрать.

Нерон с помутнённым сознанием поднялся на ноги, быстро, отвергнув помощь рабов, взял дрожащими руками кифару и запел.

Тегеллин, наморщив лоб, несколько минут внимательно слушал.

– Август, твой голос приобрёл чувственность и глубину.

– Ну, если ты, не имеющий музыкального слуха, замечаешь, то я на правильном пути, – хрипло ответил Нерон и с досадой подумал, что он не только великий актёр и певец, но и государственный муж, отрывисто обратился к своему кабинету министров, к вольноотпущенникам: – Что там, в провинциях?

Двести тысяч легионеров охраняли чудовищно огромную территорию империи, что находилась на трёх континентах с населением более ста миллионов человек. Любое малейшее волнение народов в далёких провинциях настораживало императоров. Из донесений наместников трудно было понять, где была правда, где ложь, потому что наместники, те, которые имели большие соединения легионов, часто провоцировали возмущение народов, чтобы отложиться от императора и начать гражданскую войну.

Домиций Корбулон, наместник провинции «Сирия» был самым талантливым полководцем императора Нерона. Во всех походах он вёл себя, как Гай Юлий Цезарь. Не имел ни одного поражения. Ел то, что ели солдаты, в походе шёл впереди них в лёгкой одежде даже в зимнее время, когда был наместником провинции «Германия». Строгость дисциплины в его легионах была такой же, как в давних республиканских армиях. Он пользовался любовью и авторитетом у народов восточных провинций, уважением парфянского царя – врага Рима.