Макс Фетт - Скромные бродячие музыканты

– Когда вы успели отрастить копыта? – лежа в общей куче у подножья поднятых ворот, поинтересовался Галош. Замученная лошадь накрыла обоих музыкантов, из последних сил глотая воздух.

– Свали с меня! – приказал Шло в попытке ее поднять, но вспотевшие ладони скользнули по седлу и кобыла упала ему на живот. – Ох ты… Нет у меня копыт, кретин!

– Как говорил один многовековой монах через десять лет после очередного перерождения: «Кто обзывается, тот сам так называется». – В отличие от коллеги, аккордеонист спокойно лежал придавленный задницей кобылы.

– Я почему-то не слышу извинений. Ты меня бросил!

– Я? Да как вы смели подумать о таком? – Галош взялся за лежащее перед ним стремя и ударил им по коллеге. – Я был убежден, что вам известно о гиганте и вы бежали следом. Каково было мое удивление, когда у ворот стражник встретил только меня! Я выпросил лошадь для нас.

– Мою лошадь! – Кардинала привезли в строительной тачке, украшенной звенящими колокольчиками из золота. Двое солдат, надрывно мыча, вывалили его на мясистые ноги. – Сладкая моя, – он потянулся к лошади. Та никак не могла остыть после самой быстрой скачки в жизни. При ходьбе жир кардинала перетекал то на левую, то на правую сторону. – Поднять ее, ну же!

Замученные солдаты переглянулись, и у обоих промелькнула мысль: «может все-таки четвертование?» Но тот, что был с рассеченной губой, отрицательно цыкнул.

– Дети.

– А ну быстро! – крикнул кардинал.

Лошадь поставили на копыта, но долго та не устояла.

– Замучили тебя, бедненькую! А ну быстро под нее и в стойла! Аккуратней, балбесы! Это не бабы ваши в… Аккуратней сказал! А вы! – обратился он к музыкантам. – Мою Лапушку! Да у вас места под ногтями от иголок не останется! Жеребцы с вашими останками будут до края континента скакать! Из ваших костей сделают мыло и отдадут самым грязным бомжам…

– Подождите, – попросил Галош, чиркая пером в тетрадке. – Самым грязным бомжам. Записал. Продолжайте, пожалуйста.

– Й… – кардинал выпрямился и грозно замахал сарделькаподобным пальцем, но сбился с мысли, согнулся и нахмурился. – На кол их! – приказал он и плюхнулся на продавленные подушки в тачке. Ничего не происходило. – На кол этих и тех, кто не пришел по приказу! – Ничего. Словно всему миру стало на него наплевать. – На кол… – надрывный писк оборвала ладонь аккордеониста, что легла на заплывшее жиром плечо.

– Мы доберемся сами, милостивый государь. Как пройти к вашим кольям? – от обнаглевшей вежливости и несусветной теплой улыбки кардинал сжал кулаки и попытался ударить негодяя, но не дотянулся. Во второй раз промазал и прервался отдохнуть. – Блох с вами! По… главной улице, упретесь в здание. Но чтоб сели на колы!

– Обидеть меня вздумали? Разве я или мой дорогой коллега похожи на лжецов? Вызвал бы вас на дуэль, но гордость не позволяет, – Галош кивнул держащемуся за голову другу. – А на вид приличный человек. Офицер… – отходя от толстяка, в вежливой форме бубнил он.

– Кардинал! – поправил кардинал, не в состоянии развернуться. Галош встал в пол-оборота.

– Простите?

– Кардинал я! – в двух словах удивительно ровно поделили место настойчивость и стыд.

– Кардинал значит. Эх. А я-то думал, вам грехи спустить по малой горке вашего же опыта.

– Какой?

– Какой! Стыдно мне за вас, уважаемый кардинал. Стыдно. Идемте отсюда, мой друг, колья искать. Нас унизили, но хотя бы помрем с гордостью!

Отойдя на приличное расстояние, Шло перестал глядеть на поникшего сзади толстяка и обратился к коллеге:

– Нас точно когда-нибудь убьют из-за тебя.

– Когда-нибудь? – удивился Галош. – Шло, мы идем насаживаться на колья. Самое большее, мы умрем через, – он посмотрел на заходящее солнце, – час, если попадемся на очередь.

– Ты впрямь захотел выполнить его приказ? – Галош затормозил, достал папиросу с пламенкой, чиркнул шестеренкой, подложил кулак подмышку и сделал затяжку так, как могли лишь люди, черпающие вдохновение из горечи – непонятые поэты.

– Нет мне больше места в этом мире, – сказал он, дергая душещипательным тоном за ноты сочувствия коллеги.

– Уй началось, – Шло потер глаза.

– Моя страсть, моя жизнь, мое будущее и мое настоящее, мой чарующий ум – утрачены, а аккордеон… – Галош тяжело вздохнул, – разбит! Сломан! Я не видел его, но чувствую, как висящая клавиша бьет по ягодице. Я не смог сберечь его! Я опозорил себя! Не сберег самое дорогое, что у меня есть!

– Меня значит бросил, а про коробку с кнопками целый монолог сочинил, – подметил Шло. – Я свою флейту раз десять ломал. Купил новую и вот он я – не опозоренный и все ещё музыкант.

– Ничего вы не понимаете! Вас Муза заставляла бродить по свету и терять старые инструменты. Она испытывала вас, чтобы проверить, достоин ли вы лучшей в своем роде флейты!

– Раз уж мы вместе ошиваемся, то она и тебя поди под крыло взяла.

– Отриньте утешения и следующие за ними соболезнования. Я провинился перед ней, – Галош выпрямился, гордо приподнял нос и объявил: – нам суждено сесть на кол. Идемте, мой друг.

– А я тут при чем? Эй, подожди, говорю!

За безуспешными попытками сохранить жизни шли по-разному интерпретируемые фразы про честь и невыполненный долг. Учитывая неиссякаемый словарный запас Галоша, спор мог длиться вечность.

На двух шумных иноземцев никто не обращал внимания. Даже нищенки с протянутыми ладонями избегали их, потому как знали написанное опытом правило: «Не пытайся просить у спорящих, скорее всего, получишь ботинком под ребро».

Большие города Королевства всегда отличались изысканностью одежд населения и комфортабельной архитектурой зданий. Улицы чистые, будто вымытые домработницей, транспорт двигался по выложенной брусчаткой дороге, непонятно откуда беспрерывно играла виолончель.

Приветливый девятипалый столяр сидел на веранде и рассказывал собравшимся вокруг девицам, как потерял недавно палец. Засмейся они по отдельности, и каждый голосок можно было расписывать по нотам и включить в симфонию, но их было семеро. Хохот стоял похлеще, чем в пивной по соседству, куда незамедлительно направилась одна из девушек, до этого тщательно записывающая историю слово в слово на листочек. Дымя трубку, бармен с безуспешно скрываемым под фартуком брюшком выслушал ее и принял бумажку. Икнув, он вытер шею платком и разрешил ей налить пинту пенного.

Краны располагались на внешней стене заведения, чтобы в жаркие дни можно было не толпиться в помещении. Бармен ушел внутрь, а поджидающий этого жулик вышел из-за угла к крайнему крану и торопливо наливал пиво в чекушку. Не успел он сдуть пену, как в него полетели каблуки, шайка мальчишек, играющих гайками неподалеку, его освистала, а сидящая в углу компания отдыхающих шахтеров взялись за кирки. От жулика с рваным ботинком и след простыл.