Илья Полетаев - Летопись голодной стали. Ростки зла

Однако ничто не вечно. И тем более слава. Долго простоял синдикат на плаву, но в последнее время его преследуют тёмные времена: и заказов мало, и нынешние его главы лишились той чести, которая некогда озаряла синдикат доблестью. Погрязли они в авантюрах. А низшие чины, обычные наёмники, лишались чувства уважения к ним.

Но не умирает надежда и по сей день. Немногие верят ещё, что вернётся былое могущество, почёт и уважение к наёмникам, ибо с недавних пор возглавил синдикат один из последних прямых потомков первых родоначальников содружества воинского. Пожилой, стреляный ветеран – Харальд Милшевич, некогда профессиональный воин, прошедший не одну войну людскую. Теперь же он возглавляет древний синдикат. И с недавних пор дела идут в гору, но как повозка, запряжённая тонной камней, которую везёт ленивый вьючный мул.

Но надежда не умирает и по сей день.

Всадник это хорошо понимал, и поэтому пропустил унизительное «Соколята», что покрывают наёмников в крупных и маленьких деревнях и городах разной масти оборванцы и грязные проходимцы, мимо ушей, оставив без ответа.

А посол был рад тому, что смог всё-таки докопаться до ядра истины, скрытой за тёмными дебрями тайн. Он выпрямился, гордо показав свою важную осанку.

– А что же сейчас? Много ли заказов выпадает вам?

– Времена стали другими. Заказов стало меньше, и все они… – Всадник не захотел продолжать.

– Ты считаешь, что охрана важного лица по дороге в столицу – задание на манер дешёвой подачки?

– Что же может случиться по пути по главной государственной дороге? – спросил всадник.

– Эх, друг мой, ты не понимаешь, какая деликатная ситуация на самом деле. И какая опасная задача лежит на ваших плечах. Ведь конвой то королевский, а во главе сидит важное лицо государства, которого могут убить.

– Война окончилась три года назад.

– Это, поистине, не имеет никакого значения, – сказал монотонно посол. – Даже спустя три года после установления долгожданного мира, в здешних округах полно тех, кто желает смерти любому, на покрое одежды которого изображён герб нашего государства. Это самые ярые противники мира даже после победы, ибо бывают и те, кто готов убивать до последнего ребёнка вследствие своей врождённой ненависти к человеку. А такие тут, несомненно, есть. И в защите от подобных состоит смысл вашего задания.

Наёмник некоторое время молча глядел на дорогу. После тянущейся паузы он сказал:

– Да, Вы правы, господин посол. Человек остаётся последним, самым опасным зверем на нашей земле.

Они проехали невысокую холмистую насыпь, на вершине которой, медленно разваливаясь от наступающей гнилости и старости, стоял покорёженный заброшенный особняк. Его фасад значительно почернел, крыша то и дело буквально скатывалась с его оголённых остовов. Стены накренились до такой степени, что, казалось, один лёгкий ветерок и дом этот сложится, как гора карт на столе. Уж сильно древним он выглядел, даже на фоне окружающей депрессивной степи.

Проехали милю. Постепенно тучи захватывали небо и здешние округа вновь тонули во мраке. Посол был недоволен, ибо чувствовал сквозь свои бархатистые ткани кожей наступающую прохладу. В воздухе запахло дождём.

Свернули на очередном повороте направо, огибая скопившуюся группу высоченных сосен, растущих плотно друг к другу на небольшой поляне. Посол достал платок, наступил очередной приступ чихания. Только этого не хватало. Не подобает такому важному лицу привлекать настороженное внимание своими лёгкими недомоганиями на царском празднике. Хотя он и так всегда ловил на себе косые взгляды приближённых. Даже от своих друзей, которые, глядя ему в лицо, мило улыбались, показывая добрые намерения, а потом подсмеивались над ним в стороне, за спиной, ибо его статус не позволяет насмехаться над ним напрямую.

Никто не ожидал, что этот человек добьётся больших высот. Многие, даже его собственный отец, который никогда не любил его и презирал, не верил в его возможности. Родившись в грязи, в самих низах общества, посол не имел больших шансов выбраться из ведра, набитого дерьмом. Он старался, но все усмешки, которые он получал в лицо от знакомых, от его окружения, придавали сильный груз и тянули обратно на дно. Он часто опускал руки, часто сокрушался, но всё же пользовался любой возможностью, чтобы выбиться в люди, чтобы просто нормально жить. И в жизни каждого наступает такой момент, когда обстоятельства наконец играют свою добрую роль, когда ежедневная меланхолия разъедается от наступающей надежды и открытия новых возможностей. Глядя не в грязь, а сквозь неё, посол смог пробиться вверх, занять должность и те, кто некогда насмехался над ним, кто не верил в него, теперь же мило улыбаются и восхваляют, предлагают ему свою дружбу. Даже его родной отец теперь «считает его своим родным сыном». Но посол плевал на всех них свысока, с высоких стен огромных залов королевского дворца в Дорнбурге – столице Торсиваля. Нет в его жизни по истине родных и любящих людей. Не стало после смерти матери, которая единственная видела в нём возможности и по-искреннему любила.

Он чихнул, сильно зажмурив глаза. Вытер нос и, взглянув на дорогу, тянущуюся тёмно-серой лентой вдаль, изгибаясь меж поворотов, как змея, широко раскрыл глаза, зафиксировав платок возле раскрывающегося рта.

Повозка остановилась. Всадник, что ехал вровень, приказал конвоирам тоже остановиться. Подняв руку и замедлив своего коня, наёмник внимательно всматривался вперёд.

Их дорогу преграждала перевёрнутая повозка огромных размеров. Вокруг на многие метры были разбросаны вещи: сундуки, корзины, ширпотреб, рулоны тканей и ковров. Всё в ужасном беспорядке лежало вокруг перевёрнутой повозки со свисающими круглыми колёсами, что подгонял слабый ветерок, заставляя их медленно вращаться с тихим поскрипыванием.

Всадник молча проехал вперёд. Посол, поднявшись, не спускал взгляда с одной точки. Кроме бытовых вещей, вокруг повозки зияли кровяные следы, длинные тянущиеся кровавые линии. Конец её бокового деревянного парапета был измазан ярко-багровыми отпечатками человеческих ладоней.

Всадник молча объезжал повозку, хмуро рассматривая детали. Второй наёмник ехал следом за ним. Остальные оставались рядом с повозкой и тем, что ехало за ней – высоким закрытым вагоном, без окон и без любой выемки наружу, только узкие дыры пронизывали его по бокам.

Несколько всадников инстинктивно обнажили мечи. Молодой робко вынул свой клинок, кое-как успокоил взволнованного коня, натянув поводья, бегло осматриваясь.

Длинноволосый всадник спрыгнул с коня. Он медленно прошёл меж разбросанных вещей. Зайдя за край повозки, он резко отошёл, машинально опустив ладонь на эфес меча. На месте извозчика лежало тело. Точнее его половина. Верхняя часть, доходящая до живота, была изорвана толстыми следами когтей. Зияющие раны кровоточили, кровь стекала вниз по солнечному сплетению, доходя до торчащих багровыми лентами и свисающих вниз, как верёвки, кишок. Глаза трупа были распахнуты, лицо застыло в гримасе ужаса и отчаяния, а рот словно пытался выдавить из себя отзвуки страшной боли, вот только губы не шевелились.