Даниэль Дефо - Приключения Робинзона Крузо. Перевод Алексея Козлова

Не отвлекаясь ни на минуту от основных дел, я тем не менее везде ходил с ружьём, отчасти из кайфа осознавать себя вооружённым джентльменом, отчасти в чаянье подстрелить на ужин какую-нибудь вкусную дичь, иногда порой – для безопасного более тесного знакомства с ресурсами острова. Так в первый же день, когда я отправилсв путешествие по острову, я обнаружил, что на острове водятся дикие козы. И я очень обрадовался этому, однако моё ликование скоро поутихло – козы были так пугливы и имели такие быстрые ноги, что к ним приблизиться было ну совершенно невозможно! Мои попытки постоянно оказывалист тщетными. Но я не утрачивал надежды при удобном случае подстрелить хоть одну из них. Со временем я заметил, что они тут же пугались и убегали, увидев меня с горных кряжей. Но если им случалось пастись в долине, в то время как я оказывался на плато выше их, то они не обращали на меня совершенно никакого внимания. Из этого я вывел вполне логичное умозаключение, что зрение коз зрение устроено таким образом, что их взгляд направлен исключительно вниз и им не дано от природы увидеть, что творится над ними. Это было величайшее научное открытие из всех, какие когда-либо совершались на этом острове. Совершив его, я принял за закон, желая подстрелить козу, взбираться на какой-нибудь утёс, откуда мне теперь довольно легко удавалось подстрелить пугливое животное! Первым моим охоничьим трофеем была коза-мать, подле которой обретался сосунок-козленок. Я был огорчён. Коза была мертва, а сам малыш, который с лёгким блеянием сначала стоял, как на привязи, а потом, когда я подошёл, чтобы забрать добычу и понёс её на плечах в пещеру, покорно, бежал за мной, как дитя бежит за отцом. Перебросив старую козу через частокол, я поднял козлёнка и тоже перенёс его за загородку. Я хотел сделать его ручным, но он не мог ничего есть, кроме молока, и мне пришлось зарезать его и съесть. Эти два охотничьих трофея надолго обеспечили меня мясом, учитывая, как экономен я был и как бережно относился к запасам пищи, в особенности хлеба.

Обустроившись так, я стал дальше думать о том, как мне в моём жилище сделать какой-нибудь очаг и где взять топливо к нему. О том, как мне удалось справиться с этой проблемой, как я в дальнейшем расширил свой погреб и обзавелся кое-какими дополнительными удобствами, читатель сможет узнать в своё время. Но прежде всего этого мне необходимо вкратце рассказать кое-какие вещи о себе и о том, что я передумал относительно моего существования, так что рассказывать мне, по всей видимости, придется не так уж и мало.

Свою участь я находил ужасающей! Я был заброшен после жестокой бури на какой-то безлюдный остров, бури, мне можно теперь было навсегда забыть о предначертанном мной маршруте, до стандартных морских путей было отсюда несколько сот миль, в общем, у меня были все основания смириться с тем, что по приговору Провидения мне в этом тёмном нелюдимом месте придётся влачить дни, а может быть и годы, а может и обрести на нелюдимом острове свой конец.. Когда такие мысли наваливались на меня, я заливался горестными слезами и порой гневно роптал на божественное Провидение: «Если Ты, Провидение, – твердил я сам себе, – готово погубить своих самых любимых детей, если Оно Ты способно довести их до такого жалкого состояния, если Ты забываешь о них, и не испытываешь желания избавить от страданий и тягот, то как мне благодарить Его за такую презренную жизнь?»

Я сравнивал свою участь с участью английского бездомного, и в то время находил, что его участь много лучше моей, ведь по крайней мере он оставался среди людей. Это было моим серьёзным заблуждением, потому что участь английского бездомного была безнадёжна именно в силу наличия рядом соотечественников, которым ненавистна бедность, как напоминание о том, что судьба может поступить с нимми точно так же, как она епоступила с несчастными бездомными моей родины. Я часто замечал, что люди были непреклонно жестоки к бездомным и уверяли себя, что это – не люди, или люди низшей породы, именно потому, что им нужно изгнать любую мысль о своей связи с этими потерянными изгоями. Спустя время я понял, что когда я был бездомным на необитаемом острове, я уцелел именно потому, что рядом не было людей, готовых воспользоваться моей беззащитностью и пнуть сапогом там, где их человеческая сущность предписывала им милосердие.

Но надо сказать, что каждый раз после таких припадков отчаянья я всегда брал себя в руки в тогда изгонял такие мысли. В такие мгновения мой внутренний голос звучал во мне, возвращая меня к оптимизму и здравому смыслу. Мне особенно запомнился один такой день, когда я шатался по берегу океана с ружьём в руках, в очередной раз посыпая голову пеплом по поводу своей горестной судьбы. Внезапно мой внутренний голос заговорил со мной совершенно отчётливо: «С тобой не поспоришь, что делать, твоё положение в самом деле хуже некуда, ты страшно одинок – это сущая правда! Но почему ты не вспоминаешь, что приключилось с остальной частью экипажа, твоими товарищами? Сколько вас было на корабле? Не одиннадцать ли человек вас было? Сколько из вас спустилось в шлюп? Тебя в школе учили математике? Куда подевались остальные десять? Почему они погибли? Почему ты спасся? За что тебя одному были даны дары Небес? Кому теперь хуже – тебе или им?»

И я потупился и стал смотреть в море. Любое бедствие всегда имеет хорошую сторону, стоит лишь осознать, что всё могло сложиться много хуже! Правильно говорят: «Потерял руку – не взыщи, ликуй, что голова на месте!»

Утешением служила другая мысль – мысль о том, как удачно, пребывая на необитаемом острове я обеспечил себя всем необходимым.

Я ясно представлял себе, какой удачей было то, что я перетащил всё с корабля, обеспечив себя тем, чем на 99% никогда не обеспечены всякие погорельцы и испытавшие бедствие, и что бы теперь со мной было, если бы наш корабль так и остался торчать, пришпиленным к той скале, откуда на моё счастье его снесло поближе к берегу, и я получил счастливую возможность плавать на него и обзаводиться на нём необходимыми мне вещами. Что бы было со мной, если бы я сразу стал жить на острове в таких условиях, в каких прошла моя первая ночь – без крыши над головой, без еды, не зная совершенно, как добыть то и другое? А что бы я делал, входя в раж, твердил я сам себе, не будь у меня верного ружья, пороха и пуль, что бы я делал на острове без инструментов? Как бы сложилась моя жизнь, без постели, одежды, наконец, без палатки – моего главного укрытия? Теперь же я был богач, у меня всего было вдосталь, и я не заглядывад в будущее, когда у меня закончатся порох и пули – я знал, что к тому времени найду другой способ добывать себе пищу! Даже сейчас, испарись из моих рук ружьё, я сумел бы прожить без него вполне сносно и не умереть с голоду до самой смерти.