Даниэль Дефо - Приключения Робинзона Крузо. Перевод Алексея Козлова

«Твой посиневший труп привезут на лафете, покрытом, как ты говоришь, славным английским флагом! А потом мне и твоей несчастной матери пришлют счёт за лафет и флаг! Такова суть любого государства! Единственная обязанность честного человека перед богом – жить долго!»

Короче говоря, я, как блудный сын, теперь был вполне готов к вползанию в родительский дом. Я воздел руки клубившейся предо мной кромешной тьме и вверил себя божественному Провидению. Оно-то лучше нас знает, что нам надо. Если заметит, конечно! Но Провидение на сей раз прошмыгнуло мимо!

Всё время, пока продолжалась буря, и море вздымалось со страшной силой, грозя каждую минуту раздавить утлую посудину, я с мазохистским наслаждением предавался самобичеванию, посыпая голову мокрым пеплом, и свежей морской солью страшные душевные раны. Но хоть инерция флагелянства была страшно велика, и я очень увлёкся своим страданиям, но как только буря стала стихать, а это случилось к утру, я ей вслед стал потихоньку приходить в себя. К тому же мой организм уже почти смирился со всеми атрибутами нахождения на корабле и быстро привыкал к тяготам морской жизни. Но продолжая испытывать по инерции последствия морской болезни, весь следующий день я был меланхоличен более чем, и едва таскал ноги по ходившей ходуном палубе.

С наступлением следующей ночи гневное лицо Матушки Природы вдруг прояснилось. Ветер стих окончательно, и нас ждал очаровательный вечер. Умытое бурей Солнце величественно закатывалось на наших глазах с тем, чтобы утром осчастливить нас снова.

Лёгкий бриз ласково скользил по ровной морской глади, в которую, как в зеркало смотрелось улыбающееся Солнце. Зрелище было так великолепно, что я замер в невольном восхищении. Никогда, ни до ни после, я не видел ничего подобного!

Этой ночью я спал, как убитый, и прекрасно выспался, тошнота решила больше не докучать мне, я был весел, как рождественский барашек и с удивлением открывал для себя красоту океана и всего мира, который представал теперь ласковым, добрым Раем, я просто не мог налюбоваться им, минуту назад бывшим, казалось, исчадием ада, а теперь превратившимся в ласкового друга.

И тут, как будто чувствуя, что я готов расплыться по палубе всепрощающей лужицей добра и смирения, мой приятель, который, как я уже говорил, и соблазнил меня ввергнуться в эту афёру, подкрался ко мне сзади и, хлопнув меня по плечу, сказал со смехом:

«Ну, что, Боб? Как тебе? Готов побиться об заклад, что ты перешарохался так, что надул в штаны, когда ночью подул лёгкий ветерок, хотя этим ветром, не то, что паруса – шапки нельзя надуть!»

«Шапки? Надуть нельзя? Какая ужасная буря!»

«Буря, полагаешь? Да ты свихнулся, поди? И это ты зовёшь бурей? Пустяки и ничего больше! Иметь бы корабль получше, да пунша погорячей, да побольше простора в море, мы бы ни ухом, ни рылом не повели при эдаком шквалике. Боб, пойми, просто у тебя нет никакого опыта. Вот и всё! Пойдём-ка, хлебнём погуще пуншецу, и всё забудется и перемелется! Смотри, как всё распогодилось кругом, и какой рай везде!?

Мне придётся сократить рассказ про эту часть моей истории, ибо она такая нудная, что я вынужден последовать старой морской традиции и выбросить её за борт.

Скоро пунш оказался готов, он был подан в самое нужное время и в самом нужном месте, в общем, я что было сил налёг на него и в итоге упился до чёртиков, так что к концу ночи утопил во хмелю всё моё незрелое былое раскаяние, все эти ностальгические воспоминания о прошлом, все псевдо-философские размышления и мечтания о счастливом будущем.

Короче говоря, как только море успокоилось, и оно стало таким же ровным, как было до бури, точно так же успокоился мой воспалённый мозг, и мысли мои приняли прежнее ровное течение, а все страхи стать кормом для осьминогов и акул испарились в ласковых лучах утреннего Солнца. Моя припугнутая на время сущность ожила с недюжинной силой, и я уже не помнил ни одной клятвы и обещания, которые страх срывал с моего языка в минуты отчаянья. Должен признаться, что, как часто случается в подобных ситуациях, продолжал сталкиваться с загнанным в угол здравым смыслом, которые издали пытался намекнуть мне на некоторые серьёзные признаки чего-то надвигающегося и грозного, но я исправно затыкал ему рот и излечивался от болезни здравомыслия беспробудным пьянством в кубрике и общением в компании столь же трезвых матросов, среди которых не приветствовались такие проявления жизненной активности, как разум или честь. Лечение шло успешно, и в какие-то пять-шесть дней с припадками здравомыслия было полностью покончено, и моя пробитая шрапнелью сомнений Совесть, повизгивая и стеная, была посажена на цепь в корабельном трюме, под смех юного повесы, решившегося взять старт и кинуться во все тяжкие, чтобы ни на что на свете не обращать никакого внимания.

Но, как я ни пыжился быть оптимистом, новые испытания караулили меня на моём тернистом пути. Провидение, видать, зацикленное на своей коцаной, изъеденной мышами Справедливости, наконец заметило (вероятно из-за пьяных криков, которые изрыгались из моей пасти) такую блоху, как я, и решило не особенно церемониться с ней и провело суд без малейшей возможности оправдания. Наградой за моё ослиное упорство и полное непонимание того, сколь много делало Провидение, чтобы меня спасти и выудить из самых безнадёжных ситуаций, было то, что надорвавшееся ради меня Провидение наконец узрело тщетность своих попыток и решило устроить дело так, чтобы ни у одного самого тупого и спившегося матроса не могло возникнуть сомнений, что ход событий и кары, долженствующие скоро постигнуть меня – всё это последствие моего поведения, кара за него и одновременно деяния, обращённые к моему благу и благу таких же безумцев, как я, а всё происходящее творится по произволению и милосердию божьему.

Итак, примерно на шестой день нашего вояжа мы вошли на Ярмутский рейд. Нас обдувал свежий ветер в лицо, и корабль шёл очень медленно, как раздобревшая морская тварь, расслабленная свирепой бурей. Здесь мы бросили якорь и отстаивались целую неделю при встречном северо-западном муссоне. Мы здесь оказались не одни – скоро рейд заполнился кораблями, явившимися из Нью-Касла на стоянку, здесь всегда отстаивались корабли, ожидая попутного ветра для входи в устье Темзы. Компания была, прямо скажу, неплохая.

У нас была прекрасная возможность не тратить столько времени на пустой отстой, додумайся капитан воспользоваться приливом, но ветер постепенно усиливался, и достиг максимума на пятый-шестой день стоянки. Рейд был на хорошем счету, так же, как и сама гавань, наши снасти и якоря были в идеальном состоянии, поэтому на корабле царила приятная расслабленность, мы ни о чём не тревожились и не чувствовали ни малейшей опасности, проводя время по утвердившемуся морскому обычаю в беспрестанных гулянках. К середине восьмого дня ветер стал настолько сильным, что пришлось включиться в работу: нам было приказано ослабить стеньги и задраить люки. Никто ведь не отменял заботы о безопасности корабля. Через час море стало и вовсе показывать свой норовистый нрав, и корма и нос попеременно уходили в воду, так что корабль черпал воду бортами. Нам даже стало мерещиться, что якорь порой проскальзывает по каменистому морскому дну.