Дмитрий Гринберг - Однажды это случится. Сборник рассказов, пьес, сказок

– Ну что, старина. Мы пережили эту ночь. Пойдём?

И мы отправились к машине, которая стояла на обочине. Кажется, её не тронули.

Однажды я видел лицо. Я запомнил, так как оно мне понравилось. Это было идеальным лицом. Впрочем идеальным в ней было всё.

Улыбка почти не сходила с её лица. Она просто сияла, иначе не скажешь. Всё в ней говорило о надежде. Да, глядя на неё, каждый мог обзавестись такой нелепой штукой, как надежда. Надежда на что? Да на что угодно. На завтрашний солнечный день, на то, что наша футбольная команда победит у титулованного соперника. На то, что президент раскается, и скажет, что так больше не будет. Ты мог поверить во всё, что угодно глядя на неё, на её неповторимую искреннюю улыбку.

Она выбрала себе смешного паренька, у которого была предрасположенность к полноте, но кое-как ему это удавалось не то, что бы скрывать, просто он не выглядел уродом, и рядом с ним она была абсолютно счастлива.

Я вспоминал о ней по нескольку раз в год это точно. Мы были из разных городов, поэтому не встречал её на улице, (да, забыл сказать: они поженились), не видел, как она стареет. Когда видишь человека каждый день, изменений почти не заметно, но недавно, а если быть точным – вчера я снова увидел её. Не могу сказать, что я бы её не узнал, но это был совершенно не тот человек, о котором я помнил столько лет, чьё лицо стояло у меня перед глазами, когда я их закрывал, и думал о чём-то прекрасном.

Мне вдруг стало очень страшно – все её прелестные достоинства превратились в недостатки. Уже не было той сияющей улыбки. Вместо неё появилась какая-то не снимаемая маска печали и усталости. Как и водится, пропал вкус к одежде, она стала неприметной мышкой с потухшим взглядом, и осунувшимися плечами. Потом я увидел и её мужа. Теперь он не носил свои идиотские пёстрые одежды с подтяжками, бабочками, шляпами и брюками в клеточку, и бог ещё знает с чем. Теперь он был просто толстый мужчина с короткими волосами. Он, должно быть, по-прежнему вызывал у неё умиление. Должно быть, она каждый раз глядя на него, думала: «Ничего… Мы состарились вместе…", и мне стало их так жаль. Затем я посмотрел на своих друзей, большинство из которых превратились в приятелей и просто знакомых. С ними произошло то же самое. Они распухли, всё мещанство расцвело в них, как ромашки на диком поле, до куда не могла бы добраться газонокосилка. Я вспомнил молодых подруг, которые думали, что так всю жизнь и будут спать в обнимку, а теперь они даже не разговаривают. Таких подруг я видел достаточно много, и никто из них не мог поверить, что с ними произойдёт то же самое, все они думали, что будут вечно молоды, и правила их не касаются. Но печальнее всего то, что я вспомнил и о себе… вот только я не знаю, как я выгляжу со стороны… Боюсь и предположить.

Как выяснилось, об стекло можно поранить не только пальцы, или руки. Об него можно поранить даже глаза, взглянув в зеркало.

К тридцати годам ты не тот, каким привык себя видеть, и этот упрямый факт каждый раз, каждый чёртов раз будет тебя ранить до конца твоих дней, и к концу жизни твои глаза покроются таким количеством шрамов, что ты начнёшь плохо различать предметы. Но на самом деле, для тебя это станет счастьем, потому что отражающих поверхностей со временем становится слишком много…

Сколько же дней шёл снег, никто вам и не скажет. Я тогда проснулся рано, очень рано. Мы собирались с отцом на охоту, но в тот день так и не смогли выйти из дому – никто не смог. Навалило столько снега, что дверь нельзя было открыть. На улице было очень холодно. Наверно, пар изо рта сразу в сосульки превращался. Отец растопил камин, и в доме стало теплее. Возле него всегда уютно сидеть. Особенно, если истории приятные. Только нам в тот вечер было не до историй. Тьма опустилась на город. Весь Флейстаун был, словно под чёрной мантией. Я тогда сказал:

– Пап, могу я позвонить Сэмюэлю?

– Сэмюэлю, говоришь? Думаешь, им сейчас до телефонных разговоров? Тьма за окном. Все наблюдают за этой тьмой. Никто не знает, что это. И всем страшно. Даже мне. Понимаешь, Майк, даже мне.

– А мне, кажется, в этом ничего страшного нет, пап.

– Я был бы очень рад, если бы ты был прав. Но мне кажется, что прав я. Мы должны быть начеку всё время. Понимаешь, Майк? Всё время. Никто не знает, что может случиться. Никто не знает, важна ли тишина. Я предполагаю, что важна. А ты, как думаешь, Майк, для нас важна тишина?

– Да, сэр. Важна.

– Вот это правильный ответ. Молодец, сынок. Так и надо отвечать своему отцу.

Не хотел я ему говорить то, что думаю на самом деле. Он бы меня просто прибил. Он тупой ублюдок. Любит, чтоб всегда всё было по-идиотски. Всегда всё по-идиотски. Как же я хочу вырасти и вмазать ему, как следует. Какой он герой с маленькими детьми так разговаривать. Сколько себя помню, всегда он был придурком. Только на улице он не такой крутой. Особенно, если парень вроде него ему попадётся. Равный. Чтоб силы были равные. Тогда он, как трус себя ведёт, только виду подавать не хочет. Я как-то заикнулся на этот счёт, так сразу получил так, что целую неделю боялся на него смотреть. А мне сейчас так нужен был голос Сэмюэла. Или хотя бы Бадди.

– Эй, Майк. Иди сюда. Давай вместе посмотрим бейсбол. Только не забудь принести мне банку пива! Слышал, Майк?

– Да, пап!

Спросил бы я у него, а как же тишина? «Тишина так важна». Ничерта она не важна, просто этот ублюдок любит запрещать мне то, что мне нужнее всего. У него хороший нюх к этому, хороший, ничего не скажешь.

– Спасибо, сынок за пиво. Садись рядом.

– А можно я пойду к себе в комнату?

– Нет. Ты будешь смотреть бейсбол. Понятно?

– Да, сэр.

– Вот и садись. Будешь мне пиво приносить, когда заканчиваться будет. Слышал меня?

– Да, сэр.

– А теперь тихо. Матч начался. Как же, чёрт возьми, я люблю эту игру. Жаль, что ты не пошёл в отца, сынок. Не знаю только в кого ты пошёл. Может, ты знаешь, а?

– Нет, сэр.

– Ты даже этого не знаешь. Я и не удивлён. Ладно, заткнись теперь.

И я заткнулся. Мне велено было заткнуться, и я заткнулся. Мне пришлось весь вечер смотреть с ним игры. Он включал один матч за другим. Он видел их уже сто раз, но, наверно, мозги его не могли их удержать в памяти, поэтому он брался за них снова, и всё, как в первый раз. Да, хорошо быть дебилом.

– Поставь банку на место, и дай мне новую.

Я принёс ему ещё одну банку, и он был уже чертовски пьян. Мне страшно было ему попадаться на глаза, я мог получить. Поэтому хотел, чтобы он побыстрее уснул. Когда он спит – это лучшее время в доме.

– Что?! Что ты сказал?

– Ничего, пап.

Он уже стал проваливаться в сон. Уже стал храпеть. Теперь телевизор мог работать на всю громкость, и это его не разбудило бы. Я бы хотел, чтобы вернулась моя мама. А ещё лучше, чтобы она забрала меня от него. Она обещала, что так и сделает. Но уже второй год я получаю только открытки и несколько долларов. Наверно, у неё просто больше нет. Чёрт, сейчас бы я мог позвонить Сэмюэлю, или Бобби, но мне уже не хотелось. Самому бы отправиться в постель. Так хочется, чтобы, когда я проснулся, ничего этого не было. Может быть, эта тьма вырвалась из его сердца? Мам, как ты думаешь, мам?