Дмитрий Гринберг - Однажды это случится. Сборник рассказов, пьес, сказок

– Нет ли в тебе зла? – спросил меня как-то священник. Мне тогда было около семи лет, и я запомнил только его имя. Его звали Уильям. Имя, и вместе с ним тут же у меня в памяти всплывает белая полоска на его шее. Полоска Уильям – именно так он мне и представляется.

Я не знаю, почему он мне задал этот вопрос, может быть, я что-то натворил? Ничего не могу вспомнить. Разве что следующий день. Это был странный день. С самого утра он был дождливый, дул страшный ветер, выйти на улицу было просто невозможно. Я помню, как этот ветер швырял нам в окно какие-то щепки, сухую траву, и ещё всякую мелкую дрянь. Я тогда сидел как раз напротив окна, и наблюдал. Мне было интересно, как невидимая сила поднимает предметы с земли и может с ними что-то делать.

Я был просто заворожен. Но мама меня постоянно отгоняла от окна, боялась, как бы в меня чего не угодило. А я сидел, как завороженный и не мог пошевелиться. Потом погода стала со временем утихать, и мама успокоилась. Через час даже показалось солнце. Его лучи казались особенно яркими, мне сразу же захотелось выйти из дому. Но мама сказала, что лучше пока не выходить. Прошло ещё часа два, и приехал отец. Он ездил на ферму что-то разузнать насчёт молока. Были какие-то проблемы то ли с коровами, то ли с молоком, уже толком и не помню. Не могу сказать. Но когда он вернулся, я был особенно рад его возвращению, так как знал, что с ним меня мама точно отпустит.

Я проследил, как он вышел из машины, и направился к дому. Скрипнула дверь, и я обернулся к нему.

– Хьюи! – сказал он мне радостным голосом. Я подбежал к нему, и он меня поднял.

– Дорогой, ну что там?

– Всё в порядке. Джон сказал, что к пятнице всё будет готово.

– А насчёт коров?

– Насчёт коров ещё не знаю. Надо будет съездить ещё раз.

– Может быть, достаточно будет просто позвонить?

– Надеюсь на это.

Тогда мама поцеловала папу, и вернулась на кухню.

– Пап, а мы сможем погулять?

– Ты хочешь погулять?

– Да, пап. Очень хочу!

– А как же ужин?

– Ну пап!

– Хорошо. Я только скажу твоей маме, что мы отлучимся ненадолго.

И он отправился в кухню, где мама что-то готовила.

Через минуту он вернулся, и сказал:

– Всё в порядке, Хьюи. Я всё уладил, мы можем идти.

Я тут же побежал к двери, но отец меня окликнул.

– Хьюи, только тепло оденься!

Мне пришлось вернуться, и взять свою куртку.

Когда мы шли по Улице Красок, отец спросил меня:

– Как ты думаешь, в тебе много зла?

Я очень перепугался, и посмотрел на него. Он тоже повернул ко мне голову, и улыбнулся, будто ничего и не было. Но минут через двадцать стало уже холодать, и мы пошли обратно.

Когда я увидел наш двухэтажный дом, я тут же обрадовался, я очень хотел попробовать то, что приготовила нам мама.

Когда мы подошли к крыльцу, отец положил руку мне на плечо, и остановил меня. Он снова задал мне этот вопрос. Это меня испугало ещё больше, и я закрыл глаза.

Я их так крепко стиснул, что они аж заболели. А ещё я закрыл руками свои уши. Мне кажется, что через минуту я стал кричать. А потом, когда я открыл глаза, я почему-то стоял на самом краю обрыва. Мой отец висел на краю, – он держался за какую-то высокую траву, что вскоре вылезла с корнями. И с тех пор я постоянно задаю себе вопрос: «Много ли во мне зла?».

Шторка была поддернута левей, чем надо. Солнце уже садилось. Но это не было чем-то красивым. Небо было затянуто тучами, и холодный серый цвет весь день заползал ему в душу. Шторка по-прежнему была не на своём месте, и он не мог отвести от неё глаз. Ему стоило сделать два шага, протянуть руку, и он убрал бы её в нужное положение. Но это было бессмысленно. Он знал, что уже ничто не может вернуть всё на круги своя. Уже никогда не будет так, как было.

Сразу за окном начиналась земля. Пыль скапливалась толстым слоем, и когда начинался дождь, он превращал всё в коричневую кашу. Сверчки, начиная с вечера, крутили свою волынку, и он по привычке начинал ждать, когда они проснутся. Ближе к вечеру они так и делали, и не было повода ему сокрушаться на этот счёт. Ночи были тёмные, звёзд почти не было видно. С большой уверенностью можно сказать – он просто знал, что они есть, но с ними что-то не так. Собака, живущая не так далеко, иногда давала о себе знать. Он знал, что её специально морили голодом, чтобы она была злой. Чтобы она лучше охраняла. Это животное – кости, обтянутые кожей – ещё могло двигаться и издавать звуки. Но между ними накапливалась тишина. Иногда она разрешалась грозой. И когда капли молотили в окно, ему казалось, что так лучше. Теперь он не один. Он игрался с светильником. Включая и выключая свет, он пытался понять, как ему лучше. Он мог делать так целых полчаса подряд. Иногда через день перегорала лампочка, и он ставил новую. Он сделал хорошие запасы лампочек, и всего у него было припасено вдоволь. Горючее, спички, продукты, соль – всё лежало на своих местах. Аккуратно, как он их положил в самом начале.

Иногда по утрам поздней осенью в дом доносились крики чаек. Он жил там, где они обитают. Если птицам предстояло зимовать в других краях, они пролетали над его домом. «Что же вы делаете» говорил он, когда выйдя из дому, он находил птичий помёт разбросанный по всей округе.

Он любил ночь. Но ночи становились холодные. Приходилось надевать всё больше одежды. Огонь в доме горел в этом году как никогда ярко. На столе иногда оставались крошки, он устал заставлять себя делать бессмысленную работу – всё равно никто ничего не увидит. Но желоба и водосток приходилось держать в исправности. Тут никто не поможет, если дом придёт в негодность. Все запасы денег он потратил на бывшую жену, поэтому делать ремонт было ему не по карману. Он её очень любил. Она тоже его любила, во всяком случае, так ему казалось. Это длилось три или четыре года, но как-то в один день всё оборвалось. Он почувствовал, что она больше ему не принадлежит.

Они расстались тихо, без скандалов. Он иногда вспоминал о ней, но это было не часто. Чаще он выходил из дому, чтобы прислониться спиной к закрытой двери, и смотреть вдаль.

Здесь мало людей, но если вы вздумаете сюда приехать, то вам предстоит сесть в поезд. За окном вы увидите высокую траву, и редкие деревья, где-то вдалеке переходящие в лес. Дорога сюда займёт часов четырнадцать. При себе надо иметь всё, что вам будет необходимо. Купить здесь это негде. Здесь нет ни аптек, ни магазинов, ни кафе. Зато есть небо, тишина, и вы со своими мыслями. Иногда они опаснее, чем всё остальное. Но здесь, всё же, красиво. Чтобы дойти сюда, вам предстоит после поезда идти часа два или три, прежде чем увидите небольшой городок среди пустынной местности, увитый цветами, и погрязший долгими годами в тоску и однообразие. Где-то вдалеке отсюда видны горы, не очень большие, и снега там нет. По утрам из-за левой горы (Гран) встаёт солнце, и лучи его падают на старые крыши старых домов. Почти все люди с этой округи живут здесь. Но он решил уйти дальше. Сюда он приходил только раз в одну-две недели, чтобы кое-что подкупить, из того, что здесь можно было найти – смотря, когда у него заканчивались запасы. Там, где он жил стояло поодаль друг от друга четыре дома. Все они были построены лет тридцать-сорок назад. Вряд ли много больше. Здесь до неба было далеко, будто на самом дне высохшего моря находилось это место. Небо чаще всего было чистым, изредка по нему тянулись тонкие облака.