Николай Накропин - Иммигрантский Дневник

– Мне нужно позвонить в американское посольство.

Покрутив телефонный диск, дива говорила на немецком уже без использования музыки. Ее лицо стало серьезным. Однако по окончании телефонного разговора я и Штефан вновь насладились тональностью до мажор для бабочки.

– Для вас назначила я встречу. Вам надо завтра быть вот тут. Американский консулат. Вас в десять вечера в нем ждут.

2

На следующий вечер, уже в наступившей темноте, я шел к американцам. Началась оттепель. Падали капли дождя. Вокруг архитектура и исторические памятники – хрустальные дворцы в свете уличных фонарей. Скоро весна заиграет торжественный марш. Дождь бывает слезами, бывает как из ведра, а бывает дождь, приносящий мечты. Ради них зонт лучше убрать, дать каплям упасть на лицо и отдаться шершавости ветра. Именно за поэзию зимних дождей я начал любить этот город. Тем более что зонта у меня не было.

За стальным частоколом, увешанным видеокамерами, располагалась аквариумоподобная постройка. Ровно в десять часов вечера я нажал на кнопочку рядом с контрольно-пропускным пунктом под изображением белоглавой хищной птицы. Дверь открыл солдат в кепке. Это было мое первое столкновение лицом к лицу с потенциальным противником. В армии меня обучали к борьбе именно с такими экземплярами. Представилась схватка между сержантом Зливко, заместителем командира нашего взвода, экскаваторщика по образованию, и этим человеком.

Конечно, среднестатистическому Зливко было бы нелегко выдержать тяжелые кулаки профессионала. А кирзовый сапог, на первый взгляд, не имел шансов против прыжковых ботинок. Зливко был на голову ниже, в плечах уже, а пропорции не соответствовали стандартам человеческого тела, приведенным на иллюстрациях в медицинской энциклопедии. Но он одержал бы победу. Потому что солдат, открывший мне дверь, улыбался широкой белозубой улыбкой. Я такую в жизни не видел. К тому же он имел черный цвет кожи. Его телодвижения излучали адекватность, вежливость и уважение к стоящему перед ним оборванцу. Аксиома гласит: в битве между улыбкой и экскаватором всегда побеждает экскаватор. Американский солдат не мог похвастать притаившейся волчьей злобой, а Зливко просто распирало от ядовитой интоксикации. Поэтому я уверен, что улыбающийся американец очень быстро погибнет от внезапного удара бревном по голове, нанесенного с ужасающей предательской силой. А не будет бревна, то Зливко клыками загрызет. Сделано это будет с целью спасения Отечества и ради того, чтобы ночью, греясь в ротной сушилке, по-залихватски сказать слушателям: «Не зря я котлованы копал!»

После досмотра моих карманов меня пропустили в здание консулата. По лестнице спустились двое служащих, владеющих русским языком настолько хорошо, что у меня возникло подозрение: не из Прибалтики ли они? По мере разговора официозность перестала пугать, а предложенный кофе окончательно разрядил обстановку. Беседа продолжалась долго, за окном кончился дождь, вышла луна, а напротив меня крутился включенный диктофон.

Невозможно дать отчет о последствиях, когда заполняешь черную пустоту созвездиями слов, сказанных в наивной вере в добро. Ведь всех предавали однажды. Кто бы мог подумать, что через много лет, когда длина дороги за спиной сжирала последние силы, то свет той серебряной луны вновь осветил небо и улицы, а мой собственный голос с состарившейся пленки из диктофона расставил все по нужным местам.

Посещение консульства завершилось листком бумаги с адресом:

– Вас будут там ожидать.

– Где «там»?

– Идите и увидите. Там занимаются именно такими людьми, как вы.

Единственным документом, удостоверяющим личность, служил военный билет. Исключительно важной была срочная легализация подвешенного положения.

Долгосрочное пребывание без удовлетворительных папирусов на территории Германии не рекомендуется смертным. Дыхательная анатомия немецкого полицейского устроена таким образом, что он чует нелегала, как кот валерьянку. Поймав несчастного, полицейский бесстрастен. Он выполняет свой долг перед страной и Конституцией. Его отличает исключительная мотивированность при раскрытии всевозможных преступлений, и случай в Эрфурте, когда мне довелось быть отпущенным на все четыре стороны из цепких коготков, мог не повториться.

Поэтому я направился в место, где интересовались «именно такими людьми как» беглые солдаты. Азербайджанец, предоставивший возможность переночевать в фиате, упоминал про Гизинг. Мой путь вел к казармам МэкГроу – огромным зданиям песочного цвета, удачно гармонирующих с железобетонной стеной Штадельхаймской тюрьмы, расположенной на той же улице. Почти напротив тюремного входа стоит жилой дом – отдаленное подобие хрущевки элитного типа. Такие строят как социальное жилье для бездельников и многодетных разведенок. Мне нужно в первый подъезд. Пробежав глазами по списку фамилий около звонков, я выбрал указанную в записке.

– Спасибо, что пришли. Меня зовут Ара, – человек здоровался с таким же прибалтийским выговором, как люди в консульстве. – Мы вас уже ждем.

– Неужели вам сообщили?

– Да. Ну садитесь, рассказывайте.

На стене висела политическая карта Советского Союза. Похожая карта имеется в кабинете истории любой школы, только вот на этой все надписи английские. Квартира служила офисом, а единственным клиентом молчаливого персонала был я.

Покидая помещение, моя рука сжимала сложенный лист бумаги с прикрепленной к нему фотографией – первая немецкая ксива. Зайдя в итальянский ресторан и отобедав пиццей на выданные Арой пятьдесят марок, я, довольный, отправился на Лотрингскую улицу. Солнце светило изо всех сил, и, прячась в тени тюремной стены, думалось: «Ухх. Пронесло!» Пицца была жутко соленая из-за крохотных селедок. С тех пор я очень люблю итальянскую кухню и практически всегда заказываю пиццу под названием «Наполи» – так называлась та, которую попробовал в крохотной пиццерии с видом на забор Штадельхайма.

А вечером, если на сцене Rostok Vampires, то трансильванский лес становится ближе. Рок-н-ролл для детей чердаков и подвалов мочил по ушам и душам с мощью кувалды. Под рев гитары корчились панки. Для них этот клуб не место послушать и станцевать, а молитва языческим богам, пьющим кровь из черепов своих врагов. В черном зале бьют молнии, идет белый дым. После выступления мы сидели в закулисье, музыканты пили пиво, а я смотрел на счастливое лицо Доры – она организатор концерта. Читая надписи на пивных бутылках, я начал учить немецкий. Независимо от того, как ко мне обращались, смотрел на заморскую этикетку и читал произвольную фразу. Народ смеялся, и меня хлопали по плечу. Хотелось, чтобы пьяный праздник длился вечно. Но наступило похмелье.