Николай Накропин - Иммигрантский Дневник

3

Ровно пятьсот метров от выхода метро «Унтерсбергштрассе» до Федерального ведомства по признанию иностранных беженцев. Многочисленные человеческие табуны прошли за несколько лет по небольшой тенистой аллее к семиэтажной коробке из серого камня. Мимо детских велосипедов, стоящих рядами машин и небольшого магазинчика, торгующего спиртным. Чем ближе к ведомству, тем больше полиэтиленовых пакетов, пустых бутылок и смятых пачек сигарет. На подходе пожухлая трава и асфальт покрыты пестрым ковром из мусора. Из окон здания свисали мокрые полотенца и стираные джинсы – вид типичный для Румынии, но уж никак не для Мюнхена. Около стеклянного входа галдела чернокожая толпа. Нелегально приплывшие на плотах, лодках, дошедшие пешком из Зимбабве, Анголы, Нигерии рядом с небольшим киоском сразу за дверью превращались в жителей Европы. Волшебником был молодой и очень раздраженный полицейский, записывающий имя прибывшего в тетрадку.

Предъявив ксиву, выданную американцами, волшебник сверил фотографию с моим лицом и пропустил через пуленепробиваемые стеклянные двери. Первое, что я услышал, – это собачий лай. Немецкая полиция сдерживала напор толпы, а лай издавала оскаленная овчарка, рвущаяся с поводка. Иммигранты всех цветов и размеров штурмовали Германию. Обилие племенных африканских одеяний и дикий ор напоминали народное восстание в Лусаке. Смысл первого наплыва заключался в том, чтобы взять талончик в очередь на так называемое «интервью», где прибывшую публику опрашивали о гонениях и политических преследованиях на родине.

Федеральное ведомство по признанию иностранных беженцев было величественным храмом вранья и фантасмагории. О чем врали африканцы, поведать не могу. А вот двое моих знакомых по кличкам Дюдя и Леша-парикмахер врали о спрятанных ими костях царя Николая Второго. Стирая пот со лба, немецкий бюрократ не успевал записывать их долгий жалобный рассказ о том, как любимая бабушка предоставила погреб в Ялте для хранения останков государя-императора. Из-за подлого предательства тайна костей раскрылась. Дюдя и Леша подверглись гонениям, угрозам и репрессиям. Поэтому им пришлось спешно бросить любимый город на Черном море. Появившийся позже Иеромонах – так все звали человека, который по роду занятий на самом деле являлся иеромонахом и страшно бухал – привез доказательства спасения костей и соответствующего уголовного преследования. Он купил необходимые справки в ялтинской прокуратуре, состряпав этим свое право на вечную жизнь в ФРГ, и заодно помог товарищам. Через несколько лет они получили «синие паспорта» признанных беженцев, делающие обладателей полноценными жителями страны. При этом ребятишкам надо было только сказать, что они гомосексуалисты, и после прохождения специальных психологических тестов им позволили бы свершать пожизненные возлияния в мюнхенских кабаках без сложной суеты вокруг костей.

Вырвав талончик с заветным номером, придерживаясь фарватера, ноги повели меня к очереди, вьющейся через несколько этажей. Здесь народ был более обмякший. Зоркие глаза полицейских следили за порядком. Тех, кто не выдохся и пытался затеять разборку, полиция бесцеремонно дубасила. Тогда я понял, почему многие из них носили черные перчатки с обрезанными пальцами – это чтобы не болел кулак после ударов в челюсть, а заодно и подобие кастета.

Прогуливаясь по мирному городу, сложно представить подобное, но с беженцами особо не церемонились, уподобляя их блеющим овцам. Даже полицейская одежда была здесь другая – берет и армейские штаны вместо фуражки и форменных брюк. Через несколько часов уже около дверей, где происходило интервью, напряженная очередь опять напирала с силой тяжелоатлета.

– Энималс!!! Энималс!!! – орала полиция, создав стену из собственных тел, чтобы не допустить отчаянный прорыв в таинство человеческого вранья.

Слово «азюль» – убежище… носило двоякий смысл на Унтерсбергштрассе. Двери в азюль – это двери в иммигрантский бардак. А азюль – клеймо, отмыть которое исключительно сложно. Наконец-то пришло мое время, и меня впустили в совершенно пустой полутемный коридор с дверями по обе стороны. Крики снаружи стихли.

За спиной заглохли неистовствующие африканцы, сходящие с ума румыны, граждане Балкан и прочие нежелательные элементы. Тонкий лучик света, оставленный щелью между косяком и одной из дверей, помог сориентироваться и выбрать нужную бюрократическую контору. Напротив сидел толстяк с багровой физиономией и женщина, напоминающая Надежду Константиновну Крупскую в добрачный период.

– Здравствуйте, я переводчица, – женщина указала мне на стул и отвернулась к компьютеру.

Шокированный тишиной после кипящей толпы, растерянно улыбаясь, я уселся напротив этой парочки. Толстяк выглядел помятым после многочисленных интервью с людьми из горячих и холодных точек планеты. С отрешенным видом он хрустнул стопкой формуляров, выложив их на стол, и знаком предложил переводчице начинать процедуру.

Записали мои личные данные. Переглянувшись, чиновники поставили прочерк в графе «гражданство», так как СССР кривлялся в заключительной фазе клоунады, затрудняя определение статуса. При каждом ответе толстяк морщился, как будто его пытали иголкой недоверия. Переводчица тоже подозрительно косилась, но исправно занималась работой, спрашивая меня по-русски, и тарабанила по клавиатуре, фиксируя сказанное.

– Какого числа вы пересекли границу Германии?

Я не помнил этого. В голове смешались даты и люди. Хотелось, чтобы все закончилось сейчас же. Встать со стула, пожать плечами, покинуть противный лабиринт на Унтерсбергштрассе и начать новую жизнь. Хотелось на рок-концерт, в университет, домой. Куда угодно, но лишь бы подальше отсюда.

– Пару недель назад.

– Через какие страны вы прибыли на территорию страны?

– Польша.

– Вы уверены в этом?

– Да.

– Расскажите нам о причинах вашего приезда.

Поправляя очки и слюняво перелистывая страницу формуляра, толстяк замученно посмотрел сквозь меня на плывущие за окном облака. Выслушав за сегодняшний день тонны вранья из уст людей, прибывающих густым потоком, он с каждым моим словом принимал все более погребальный вид. Тикают часы на стене, стучат пальцы переводчицы по клавишам – и так каждый день. Монотонно и скучно зевая, государственные головоногие подготавливают почву для скорейшей высылки подопечных. Система азюля устроена как мельница, перемалывающая рассказанные истории. Вращается жернов, и по краям сыплется мука – сотни тысяч людей, приехавших попытать счастье, в итоге получают письмо с требованием покинуть страну. Остаться в игре трудно, почти всегда невозможно. Ну, а мне врать нечего, и я рассказал историю, случившуюся в Москве и ставшую причиной побега. Ее размер не превышает печатной страницы, а в сокращенной форме все помещается в один абзац.