Никита Рязанцев - Апокалипсис Всадника

– А зачем тогда Конторе этих вот обижать? – кивает на окно Семыч. Ночь за окном пахнет стужей. Юбилейным рублем высеребрилась из-за чьих-то заборов луна, осветив сонные элитные новостройки и здание милицейского райотдела.

– Затем, что пауки сидят в банке, – сухо говорит Морфеус. – Пока есть кого жрать, пауки друг друга не трогают. Еще есть вопросы?

Воздух в машине становится сухим и колючим, а во рту у меня появляется кислый вкус батарейки «Крона». Внутренний голос, ликовавший последние дни, теперь гадливо подсказывает, что мы вступили в какую-то значительную игру, по правилам которой игрокам предъявляются более чем серьезные требования. Очевидно, что не менее серьезной будет и ответственность. Что, если вдруг что-то пойдет не так? Например, мы с чем-то не справимся? Что-то вдруг не потянем?

Морфеус осклабляется, обнажив белоснежные зубы. Его демонстративная уверенность в собственных силах, опыте и знании-о-чем-то-таком накатывает на нас волнами как марокканский хасгаш.

– Если Матрица сделала вам предложение, значит потянете.

Откинувшись на сиденье, Морфеус аппетитно закуривает и со скучающим видом отворачивается к окну. Глядя не выражение его лица, у меня по хребту пробегает юркий неуверенный холодок. В голову закрадывается подозрение, что разговор этот носит характер игры, причем игра эта доставляет Морфеусу немалое удовольствие. И символизм не случаен. Все эти словечки и позы, разноцветные таблетки и Матрицы – не на пустом месте. Метафоры будто служат для описания какой-то картины, из которой мы пока углядели лишь микроскопический фрагмент.

Меня пробирает дрожь нетерпения. Я так хочу увидеть это панно целиком, что мог бы без сожаления отдать за это удовольствие годок-другой жизни, прокрутив время вперед. Последний раз такое зудящее любопытство я испытывал в детстве, когда перед Новым Годом лазил в отсутствие родителей по ящикам стола и шкафам в поисках подарков – и неизменно их находил!

– Ладно, до скорого. В среду выходим на связь, в четверг снова встречаемся, – распоряжается Морфеус, с грацией леопарда выбираясь из машины. Вдруг, будто что вспомнив, разворачивается обратно, проникает в салон всем туловищем, и строго и отчетливо произносит:

– На случай, если кто-то испытывает ненужные иллюзии, хочу, чтобы вы кое-что уяснили. Вы выбрали красную таблетку. Обратного пути нет.

Старинный городок Звенигород погрузился в сладкую дрему на безопасном расстоянии от чада и гвалта ближайшего мегаполиса. Почерневшие избы, золотые теремки и часовенки, кривые узкие улочки, патриархальная строгость и тишь застыли во времени отпечатком былинно-сказочной жизни, которую теперь чаще встречаешь на лубочных пейзажах арбатских художников, нежели в жизни. Мы газуем сквозь городишко на пятой скорости, двигаясь в расположенный поблизости монаст ырь. Под зачин новой жизни нам с Онже требуется сходить в церковь. Мы всегда так делаем, пускаясь в новое предприятие. По правде говоря, ни разу не помогало.

– Теперь иначе все сложится, вот увидишь! – говорит Онже. – Боженька за нами смотрит, и куда лукаться не стоит – не пустит, понимаешь? Если у нас прежде обломы происходили, значит это Он от чего-то нас уберег. Рано или поздно мы бы все равно в Матрицу загрузились, либо она бы нас утилизировала мимоходом. Прикинь, если бы мы тот год продолжили под братвой работать, во что все могло вылиться?

Миновав святой источник, подле которого выстроилась целая очередь из разнокалиберных джипов, мы вскарабкиваемся на отлог невысокой горы. Одолев подъем, подъезжаем к обширному монастырскому комплексу. Высокие стены крепостной стены прерываются башенками, бойницами и огромными арками. Выглядывают из проема маковки храмов и лепнина царских палат, переделанных в совдеповские времена под музей. Под сводами арок и в альковах стен проглядывает чудом сохранившаяся старинная роспись.

– Представь, братуля: на карете вот так подъезжаешь, и холопы тебе ворота открывают, спины под ноги подставляют: «Пожалуйте, светлейший князь!» – паясничает Онже, раскрывая пассажирскую дверь нараспашку и склонившись предо мной в три погибели.

В головном храме журчат и лопаются пузырьки шепотков, шарканий, кашляний. Литургия прошла, и большая часть прихожан – такие же, как мы с Онже, случайные. В передней части храма расположена лавка с утварью, где мы отстаиваем очередь за свечами. Еще год назад свечи лежали общей кучей на железном столе при входе. Рядом помещалась жестянка для пожертвований: каждый по потребности брал и по возможности жертвовал. Теперь на каждом товаре висит бумажный ярлычок с цифрой. Очевидная суть происходящего лукаво скрывается за деликатной формулировкой на неровно обрезанном куске картона: «Ориентировочный размер пожертвований указан на предметах церковной утвари».

– Работники креста и кадила, – хмыкает Онже. – От Бога, что ли, шифруются?

Старушенция перед нами подсчитывает, сколько она сможет взять свечек, если закажет еще молебен о здравии. Развернув на ладони замызганную тряпицу, отделяет в ней никель и медь от нескольких смятых десятирублевок.

Хочешь поставить свечку? Не вопрос. Плати, бабка. Маленькая восковая – червонец, большая парафиновая – четвертак. Прибавочная стоимость составляет от одной до нескольких тысяч процентов. Это называется «торговая наценка». Хочешь записать имена умерших родственников в богослужение на Родительскую субботу? Не вопрос. Плати, бабка. Десять рублей ЗА ИМЯ – и Бог о них позаботится. А не хватит червонца на какого-нибудь ранее крякнувшего деда – не обессудь, бабка. Так дела не делаются, бизнес есть бизнес.

Изучивассортимент православных услуг я натыкаюсь на заманчивое предложение. Внеся определенную денежную сумму наличными, можно получить на руки «грамоту мецената» и удостоиться автоматического поминания о здравии бессрочно. Бессрочно – это вообще сколько? До моей смерти? До закрытия храма? До Скончания Времен?

– Пока цены не возрастут, – выказывает прагматизм Онже. – Бог – это любовь, а любовью сутеры обычно по таксе торгуют.

Тетка за церковным прилавком шипит в нашу сторону и мы затыкаемся. Набрав свечей, мы с Онже разбредаемся в противоположных направлениях. Пройдя меж колонн, поддерживающих храмовый свод, и делая редкие остановки перед образами святых, я притормаживаю у распятья. Прошу у Бога: не отвернись. Тебе лучше известно, что мне нужно и куда мне идти. Если я что-то делаю не так – не дай мне этого делать. Пусть все будет так, как угодно Тебе. Пусть так, и никак иначе.

ДЗИНЬ-дзинь-дзинь-дзинь-дзинь… – я резко оборачиваюсь на струистый звон денежного водопада. Откуда здесь игровые автоматы?