Лидия Бормотова - Где дали безбрежные… Роман

– Возможно, утёс стал преградой потоку. А может быть, витидис. У волхва на столе – целый склад. Что, если он обладает ещё и способностью ставить преграды, отталкивать, влиять на внешние раздражители?

– Если пещера не пострадала, значит, племя, которое в ней обитало, должно было уцелеть. Но ты говорил, что никаких признаков обитания археологи не обнаружили. Такое впечатление, что пещеру покинули. Перед потопом. Но как? Куда?

– Картина! – осенило Яна. – Витидис в руках волхва! Он не убивает гидру, а телепортирует её.

– В иной мир… – Стаська чуть не задохнулась, представив себе настоящее, не сочинённое, не книжное волшебство. – Излучение витидиса должно быть очень мощным. Может, оно и вызвало метеоритный дождь? А племя? Тоже телепортировалось?

– Не исключено… – Ян размышлял. Можно ли верить в то, что сейчас говорится? В то, что он, учёный, сам говорит?

– Может быть, в наш мир? Живут себе из поколения в поколение, а мы – их потомки? И вот вернулись на прародину?

Эта мысль всех развеселила.

– Вот поэтому-то мы все одной крови, – сквозь смех назидательно говорил Ян, – а узы крови непобедимы.

– А я знаю, куда они телепортировались! – задохнулась Стаська от вспыхнувшей догадки. – В Сибирь! В тайгу!

– Почему?

– В начале 20 века произошло событие, которое до сих пор остаётся загадкой для учёных. Тунгусская катастрофа. Сколько экспедиций, исследований… больше ста гипотез, трактующих тунгусский взрыв. Волхв, если он и впрямь бессмертный, как ты говоришь, мог использовать витидис снова. А может быть, камнем завладел другой человек…

– Другой мог использовать камень только в случае, если тайна витидиса раскрыта. А судя по тому, что какие-то пришельцы ищут камень, она до сих пор хранится.

– Но камня у них нет. Значит, волхв его не отдал.

– Я даже думаю, что они не знают, как он выглядит, – оживился Ян. – Вспомни ящик пришельца: образцы пород и самоцветов, какие-то расчёты. Зачем бы они шпионили в Академии, вынюхивая научные секреты, если бы знали, как выглядит камень? Просто шли бы в горы и искали…

Всё это время Эрни, замерев, слушал разговор, переводя взгляд с Яна на Стаську, не понял и половины, запутавшись в вопросах-ответах, но вмешиваться не решался. Однако открытие на Колокольной башне не давало покоя, жгло язык, его так и подмывало вклиниться, спросить. У этой рыжей от волнения всё вылетело из головы. И наконец, он не выдержал. Совершенно не к месту и не в тему выпалил:

– Ян, кто из молодых учёных в Академии носит на лацкане пиджака шестиконечную звезду?

– К чему это ты? – не понял брат.

Тут Эрни и Стаська наперебой стали рассказывать Яну о своём приключении на Колокольной башне.

– Как неожиданно ниточка потянулась, – присвистнул Ян. – Это доктор Корбринн. Он сейчас в Кантаре в составе Почётной делегации. Пойдём, я покажу его тебе на фотографии.

Зал заседаний в Думском Соборе располагал участников конференции пологим амфитеатром, заключая в скобку кафедру с руководителями делегаций всех академий королевства и трибуну с докладчиками. Он был таким громадным, что без труда вмещал представительных учёных из разных городов Арканти, ежегодно прибывающих в столицу себя показать и послушать коллег, а заодно повидаться с давними друзьями. Находился он в высокой башне со спутниковой антенной на круглом куполе, венчающем грандиозное сооружение. Соседних помещений у зала заседаний не было, только квадратная опояска благоустроенного балкона, парящего высоко над городом и служащего для проветривания кипящих мозгов учёных в перерывы между заседаниями. Поднимались в зал и соответственно выходили из него по четырём симметрично обращённым друг к другу лестницам.

На лицевой стене, за кафедрой и столом с опытно-эксперементальными образцами, реактивами и приборами жизнерадостно светился огромный монитор, демонстрируя диаграммы, схемы, таблицы, сосредоточенные лица, склонившиеся над микроскопами. Докладчики сменяли друг друга на кафедре, шорох обсуждений в амфитеатре колыхался и вибрировал то одобрительно, то возмущённо. Поглощённые спорными теориями и предложенными разработками проблем, учёные мужи напряжённо следили за формулами и расчётами, находя уязвимые стороны предположений коллег и формулируя новые гипотезы.

Доктор Корбринн прислушивался к репликам в аудитории, фильтруя информацию, как старатель, вымывающий драгоценные крупицы, застрявшие в бесполезном песке, ловя отголоски единственной интересующей его темы. Три года он торчит в Королевской академии, добросовестно исполняя обязанности учёного, доктора, и, кажется, ходит рядом с разгадкой тайны, за которой сюда прибыл, только не даётся она ему – дразнит, издевается, манит и ускользает.

Учёба в Якутском университете не дала ему глубоких знаний, не подвигла к научной деятельности не потому, что образовательный уровень факультета был невысок, просто Виктор Кондратьев не особенно стремился стать учёным, не манили его ни исследовательская деятельность, ни бдения в лабораториях. Ему нужен был диплом, без которого невозможно занять сколько-нибудь высокого положения в социальной структуре общества. Ему достаточно было азов фундаментальных научных знаний по медицине, чтобы сделать карьеру, стать солидным начальником.

Его дед, бывший политкаторжанин, находясь в сталинских лагерях в Верхне-Индигирском районе, во время войны вместе с другими заключёнными строил Колымскую трассу на участке Магадан – Хандыга. Условия работы заключённых были такими, что выживали немногие, и слава о Колымской трассе как о дороге, построенной на человеческих костях, нисколько не грешила против истины. В тайге вдоль Колымской трассы и по сей день сохранились так называемые «прорабства», пункты содержания заключённых, полуразрушенные, местами обвалившиеся. Они располагались через каждые двадцать – тридцать метров, чтобы полуживые «строители» не расходовали лишние силы, добираясь до ночлега. Виктор ещё не забыл рассказы стариков, как они с ватагами мальчишек-сорванцов, устраивали в «прорабствах» боевые штабы и играли в войну, на которой никто из них не был, но которая каждую семью одарила горькой памятью – либо о смерти, либо о без вести пропавшем отце, брате. Его дед, Николай Кондратьев, был крепким и выносливым мужчиной, и на строительстве трассы не погиб, бригада же, в которой он работал, поредела больше чем наполовину. Новая партия заключённых, прибывшая в Оймяконский улус, где располагалось тогда строительное управление, была определена им на замену. Трасса – важный стратегический объект – требовала новой, неистощённой рабочей силы, а оставшихся в живых доходяг отправили в лагерь Аляскитовый, где добывали вольфрамовую руду. Шахты этого лагеря были камерами смертников: люди не выдерживали и года – погибали от лёгочной болезни. Окаменевали лёгкие.