Сергей Листвин - Цветное лето, чёрно-белая зима. Школьный ретророман

Это была настоящая жизнь, у которой был запах целлулоида плёнки, химикатов, новой свежераспакованной фотобумаги; был цвет, один-единственный серый, но с таким количеством полутонов в диапазоне от белоснежного до угольно-чёрного, что, казалось, изображения можно попробовать на вкус.

В этой жизни никто никого не принуждал, не пытался воспитать в других добродетелей, которых сам не имел, не нудил о важности скучного; здесь интересное всегда было важным.

Может, поэтому эти простые действия были как стихи символистов – постоянно с двойным дном, всегда со скрытым смыслом, который норовил выплеснуться наружу в формах изображений на фотографиях, в клацании затвора, в шуршании готовых снимков.

Тем временем под красным фонарём в кювете с проявителем лист фотобумаги медленно покрывался квадратиками кадров. Лица, костюмы, стол…

Это был контактный отпечаток с плёнок Марика.

– Юбилей отца – пояснил он и переложил пинцетом лист в останавливающую ванну, а потом в фиксаж.

Через пару минут Макс включил белую лампу.

– Ага, есть, – удовлетворённо произнёс Марик, разглядывая в углу листа фото очень милой девушки со светлыми длинными волосами, чуть миндалевидным разрезом глаз и смущённой, словно извиняющейся улыбкой. Она была снята в нескольких позах, на последнем кадре – в обнимку с Мариком. Видно было, что кадр постановочный и что она стесняется.

– Дочка папиного друга… нет, племянница, – поправился Марик.

Он сделал полноформатный отпечаток.

– Хороша племянница, – оценил Макс, разглядывая снимок.

– Хороша Маша, – пробормотал Марик, продвигая негатив в рамке.

Макс промолчал. Девицы всегда вились вокруг Марка, но насколько Макс понимал, он никому своё сердце не вверял, а это не произнесённое им продолжение фразы «не наша» было показателем охотничьего азарта.

– Тащи свою плёнку, – прервал его размышления Марик. – Уже, наверное, просохла.

Макс принёс негатив и, аккуратно придерживая плёнку за перфорацию, нарезал её кусками по шесть кадров, которые убирал в кармашки из кальки.

Он взял последний фрагмент плёнки, сделал пробный отпечаток, дождался, пока изображение зафиксируется, и включил белый свет.

Это был тот снимок Ирмы, навскидку сделанный им с балкона. Длинный северный день, зелень, дрожащая на ветру, запахи и звуки пробудившейся от сна природы. Они были законсервированы на длинных девять месяцев, но с началом июня их отпустили на свободу: волновать, беспокоить и дразнить. Этой райской картине для полноты не хватало только стройных девичьих ножек, улыбки и ярких губ. Того, что Ирма внесла в эту сцену, а Макс благодаря счастливой случайности, а может быть, и мастерству, запечатлел.

– Старик, это вещь! – нарушил молчание Марик. – Чтоб я так снимал!

– Неплохо, – довольно улыбнулся Макс.

– Выставлять будешь? – спросил Марк, разглядывая фотографию.

– Где? Все эти районные конкурсы… Скучно…

– А вот, – Марк развернул журнал и ткнул пальцем. – Читай.

– Конкурс… фото на обложку, – прочитал Макс. – Ты думаешь, стоит?

– Шли, не сомневайся, – уверенно ответил Марк.

– Надо будет обдумать на досуге, – сказал Макс.

– Думай-думай.

– По бутербродику? – предложил Макс, накатав резиновым валиком ещё влажную фотографию на пластину глянцевателя.

– Легко! – согласился Марик.

Щурясь, они вышли на кухню. После темноты кладовки тусклый свет, едва пробивавшийся сквозь сизые тучи и кроны деревьев, казался слишком ярким.

Макс нарезал твёрдокопчёной колбасы, и они съели её с батоном, запив остатками кваса.

– Хорошо, – удовлетворённо рек Марик. – У тебя какие планы?

– Кажется, дождь кончился. Может, прокатимся?

Колёса велосипедов тихо шуршали по влажному асфальту. Макс и Марк съехали с горы, сначала разгоняясь, чтобы чувствовать скорость и бьющий в лицо ветер, а потом, слегка притормаживая на финальном участке спуска, чтобы не влететь под машину на пересечении с шоссе, вдоль которого тянулась нужная им дорожка.

Пахло асфальтом – мокрым и тёплым, и ещё – свежей листвой берёз, сосновой хвоей, остро – снытью, которой заросли все низины, и одуряюще сладко – ещё не отцветшей сиренью.

Они катили вдоль залива то рядом, то обгоняя друг друга, беседуя, замолкая, начиная после пауз с того, на чём остановились, или, бросая тему и начиная другую. Говорили о Большом Взрыве, о законах Кеплера, обсуждали фантастической красоты снимки скопления Плеяд в последнем номере Курьера ЮНЕСКО , статьи в USA Today и Scientific American , совсем не чувствуя необходимости доводить разговор до какого-то логического завершения.

Дорожка сузилась, Марк обогнал Макса и проехал по луже, подняв фонтан брызг. Он смеялся. Эта нехитрая радость доступна каждому, но почему-то очень немногие используют такую возможность. Макс ускорился и, обгоняя Марка, привстал на педалях и дёрнул за ветку над их головами, стряхнув висевшие на ней крупные капли.

– Ай! – крикнул Марк. – За шиворот попало!

Теперь смеялся Макс.

Марк притормозил, подобрал еловую шишку и запустил ей в Макса, но не попал. Макс был чуть более меток – он попал в заднее крыло велосипеда Марка.

– Можно рисовать звёздочку, один готов, – сказал он и понюхал свою ладонь. Она пахла смолой.

Они въехали на пустой пляж, крутя педали, пока не увязли колёса. Верхний слой песка был мокрый и плотный, на него всё утро падали капли, стекая в ямки и образуя лужицы. Вода просачивалась в глубину, постепенно темневшую, бежала струйками, пробивала себе русла, разглаживала бугорки и неровности, покрывая лицо берега сеткой строгих дорожек-морщин.

Протектор шин срывал эту твёрдую корку, выбрасывал на поверхность более сухие и рыхлые слои, колёса начинали прокручиваться, зарываясь вглубь. Нужно было выложиться полностью, до ломоты в ногах, только для того, чтобы проехать пару метров и всё равно завалиться на бок.

Оставив велосипеды на песке, Марк и Макс пошли вдоль воды по расширяющейся косе к деревянной облупившейся скамейке. Она была мокрой, и они не стали садиться, но с этой точки открывался великолепный вид на серо-стальной залив, фиолетово-сизые тучи, в разрывах которых проглядывали золотые солнечные лучи, на дюны и кривые, словно на японской гравюре, сосны.

Пахло цветущим шиповником, и Макс подумал, что, наверное, нет лучше запаха, разве только сирень, но сирень больше растёт в городе, а шиповник – дикая роза – по всему побережью залива.

На дюнах повсюду была трава – сине-зелёная и острая, ей запросто можно было порезаться, но если не трогать её, а просто смотреть, то она фантастически красива, особенно на сухом песке. Тогда на его светлом коралловом фоне бирюзовые лезвия травы выглядят необъяснимо таинственно, как будто это проекция чего-то неведомого из другого измерения. Сквозь весь пейзаж, сквозь тихий плеск волн и колыхание ветвей сосен на лёгком ветру проглядывал какой-то иной мир, скрытый смысл, послание, которое, как казалось Максу, можно было разгадать, если хорошо постараться.