Сергей Листвин - Цветное лето, чёрно-белая зима. Школьный ретророман

В мае они ещё раз ездили с Лизой в Холмы вместе с Ирмой и Кэпом. Гуляли по берегу среди сосен, а потом купались в заливе. Бегали по мелководью, брызгались и дурачились.

Кэп влез на огромный камень, поднял руки к солнцу и крикнул:

– Мир вам, люди!

Это звучало как откровение. Этот мир Кэпа был не «мир» с плакатов и конкурсов политической песни. Он был настоящий. Тёма поразился, как много смысла, оказывается, может быть в затёртой истрёпанной фразе.

Они играли в пятнашки в холодной весенней воде, и каждый раз, когда Тёма касался Лизы, или она случайно хваталась за него, чтобы сохранить равновесие, он чувствовал, как через его тело бежит электричество – резким разрядом или мягким течением, поднимаясь вверх по позвоночнику, уходит куда-то в макушку и наполняет его ощущением полного безоговорочного счастья. Пожалуй, тогда он первый раз осознал, что любит её, что это не просто симпатия, не просто влечение.

Потом, вечером они пили чай у Ирмы дома. Лиза сидела, закутавшись в плед, счастливая и умиротворённая, а Тёма смотрел на неё с такой нежностью, что только слепой бы не заметил, как он влюблён.

– Воздух чувствуете, какой, а? – спросил их Кэп, стоя у открытого окна. Он закрыл глаза, вдохнул запах свежей листвы и улыбнулся. Он был пьян одним этим запахом.

Тёма удивился тогда, что сам не пьянел от него раньше, понадобилось встретить Лизу, чтобы рядом с ней этот запах и эти сумерки, эта тишина и стрекот кузнечиков стали такими значимыми и счастливыми.

– Ты хорошо улыбаешься, Тёма, но всё время молчишь, – говорила ему Лиза. – Ты – хороший. Был бы ты постарше, может быть, у нас что-то и получилось бы.

Она была старше его, но дело было не только в возрасте. Разница в шесть лет с Ирмой им почти не ощущалась, разница в два года с Лизой была пропастью. У них был слишком разный опыт. Он был для неё только мальчиком-пажом.

Она проводила с ним дни, а к ночи её начинало тянуть на приключения. Она могла пойти в бар на крышу Европейской, а потом позвонить Тёме под утро совершенно пьяной или поехать ночевать к старому приятелю – музыканту Грише, которому недавно стукнул тридцатник.

– Не провожай меня, – говорила она и уходила, оставляя Тему мучиться от ревности.

Он ехал домой, гасил свет в комнате, чтобы родители думали, что он спит, а сам сидел и смотрел на часы, стараясь не думать, с кем сейчас Лиза и что она делает. У него не очень получалось, ему чудилось, что он слышит, как она тяжело дышит и стонет в чьих-то объятиях, и он сжимал до хруста кулаки и кусал губы. Твёрдо решив забыть её и никогда больше не видеть, он засыпал и видел её во сне – нежную и светлую, как в тот вечер в Холмах.

На следующий день он звонил ей с твёрдым намерением сказать «прощай», слышал, как она говорила в трубку: «Ой, Тёма, здорово, что ты позвонил!» – и неожиданно для себя говорил: «Лиза, я так по тебе скучаю».

Однажды, когда они пили кофе в Гастрите, в кафе зашли двое: длинноволосый парень и сексапильная девушка в коротком платье. Девушку Тёма видел раньше на Невском в компании панков, а парень был ему незнаком.

– Видишь того брюнета рядом с Вороной? – тихо спросила Лиза, показав глазами на парня с волосами до лопаток.

– Когда мы познакомились, ему было шестнадцать. Представляешь, был такой домашний мальчик, а его угораздило в меня влюбиться.

Тёма рассматривал парня, его длиннющие волосы, руки все в феньках, вытертую кожаную куртку, рваные голубые джинсы. Он давно был гражданином в том мире, где Тёма ещё получал вид на жительство.

– Правда, сдуру я с ним переспала, – добавила Лиза. – И у него тогда совсем крыша поехала. Бредил мной, бедняжка. А когда понял, что я его не люблю, хотел прыгнуть с девятого этажа. Родители его еле удержали. Потом он в дурке лежал. А сейчас, смотри, бодрячком.

Когда Тёма приходил домой, он вспоминал, что есть ещё другая жизнь, что надо готовиться к поступлению, по-хорошему надо бы играть каждый день часа по четыре. Он брал гитару, доставал ноты этюдов Черни, но через некоторое время замечал, что он играет Отель Калифорния и вспоминает, как весной собирал с Ирмой в её маленьком садике прошлогодние листья, а из открытого окна звучали Eagles . Лиза бегала по саду, подбрасывая к неудовольствию Ирмы листья в воздух. Они падали Тёме на голову, сыпались за шиворот. Он, улыбаясь, вытряхивал их из-под рубашки, а Лиза звонко хохотала. Потом она положила руки им на плечи, и они стояли втроём, обнявшись, и смотрели, как ломкая высохшая листва сгорает в оранжево-красном пламени костра, наполняя сад дымом – бело-сизым и горьковатым. С тех пор этот запах всегда напоминал Тёме о ней.

А в конце июля они сидели втроём на новой квартире Ирмы. Было около двух часов дня, за окнами светило солнце, во дворе галдели дети. Пахло нагретым бетоном. Тикали настенные часы, заполняя длинную паузу в беседе. Шевелиться и разговаривать было лень.

– А давайте поедем в Ригу, – вдруг сказала Лиза. – К Ленке.

Ленка была подругой Ирмы. Её родители лояльно относились к странным знакомствам подруги дочери, и у них всегда можно было остановиться.

– Не-е-е-т, – протянула Ирма. – Не хочу. Мне лень.

Лиза перевела взгляд на Тёму.

– Поехали, – согласился он. Если бы она позвала его в холодные ады, он бы, наверное, тоже пошёл с ней, не раздумывая.

Он заехал домой, собрал рюкзак и вечером встретился с Лизой у железнодорожных касс. Они купили билеты прямо перед отправлением, прошли по платформе, вдыхая запах угольного дыма – запах дороги, показали билеты проводнице, крепкой белобрысой девке, как-то втиснутой в форму на размер-два меньше, чем нужно, и зашли в вагон. Они выпили чаю, почти не разговаривая. Их соседи по купе, мужчина и женщина лет под тридцать, очень тихо, по-питерски изредка обращались друг к другу, а через полчаса и вовсе легли спать. Тёма погасил свет и сел рядом с Лизой, глядя, как за окном мелькают станции.

Они сидели так минут десять, а потом Лиза развернулась к Тёме и придвинулась очень близко к нему.

– Что-то мне совсем не хочется спать, – сказала она полушёпотом.

В её глазах Тёма заметил блеск. Это была ночная Лиза.

Она обняла Тёму, провела ладонью по его волосам, коснулась губами его уха, шеи. Её руки скользнули ему под рубашку. Он почувствовал, как её ногти легко пробежали по его коже, и вздрогнул.

Ему вспомнился тот длинноволосый брюнет. Представилось, как он стоит на подоконнике девятого этажа, готовясь прыгнуть. Тёма отодвинул её руки и сказал:

– Ты знаешь, я люблю тебя.

– Знаю.

– Для меня это серьёзно, Лиза. Я не могу делить тебя с другими. Просто не могу. Или я или все остальные.

– Aut Caesar, aut nihil? – процитировала она его любимую латинскую фразу.