МинюкИ - Оставьте Дверь открытой

«Нет. Нет. Нет. Я ни о чём не хочу думать», – уговаривала она себя. Но от мыслей не сбежать. Резко сев, она откинула подушку, та на секунду зависла на краю постели и медленно перевалилась на пол. Оля ещё минут пять никак не могла найти в себе смелость спустить ноги с кровати…

Обойдя весь дом, она не увидела ни бабушки, ни большого узелка, всегда лежавшего на лавке у печки. Что в нём было, она не знала. Просто он всегда там лежал, сколько она себя помнила. Услышав какой-то плач на улице, Оля выбежала на крыльцо. Нигде никого не было видно. Только то тут, то там она слышала всхлипывания и тихие подвывания. Оглядевшись, она убедилась, что ничего не изменилось. Всё было так же, как и вчера. Даже Дверь под яблоней всё так же мерцала, и видела она её так же отчетливо. Но ощущение, что изменилось буквально всё, её не оставляло. Оля вспомнила про Дверь за огородом и, не надевая шлёпки, кинулась туда. Бежала, не обращая внимания на ветки, цепляющие одежду и царапающие руки, на камни, то и дело подворачивающиеся под ноги. Только подбежав вплотную к кустам крыжовника, она остановилась. Двери не было. Оля протянула руку вперёд и прощупала всё пространство, не веря своим глазам. Тут она вспомнила слова бабушки, которые почти не слушала вчера, радуясь за себя. Ноги стали как ватные, она опустилась на землю прямо там, под колючим кустом, и разрыдалась. Плакала, обхватив руками коленки и опустив на них голову. Безысходность, одиночество, боль потери – всё слилось в один непрерывный поток слёз. Только вот они не приносили облегчения, а рождали глубоко в груди серый разрастающийся комок тоски. Через некоторое время слёзы иссякли. Опираясь на руку, она приподнялась и сквозь пелену всё ещё стоящих в глазах слёз увидела на колючей ветке бабушкин амулет, который та никогда не снимала. Взяв его и прижав к груди, Оля пошла к дому. Слёзы опять покатились по щекам.

Зайдя в дом, она быстро собрала свой рюкзак. Бабушкин амулет сунула в карман джинсов. Выйдя на крыльцо, она плотно прикрыла дверь, которая всё никак не хотела вставать на место. А затем побежала. Побежала подальше от горя, от дома, от себя самой. Оля не замечала ни стоящей тишины вокруг, ни даже того, что не было ветра, вечно играющего с листьями. «Я уеду. И всё как-нибудь наладится. Вечером идёт поезд, я обязательно на него попаду, а потом буду дома – и всё будет хорошо, – уговаривала она себя. – Осталось только преодолеть небольшой лесок, а там цивилизация – и сразу всё станет как прежде».

Оля устала, но перейти на шаг не решалась. Впереди, уже совсем рядом, виднелась кромка лесочка. Вдруг её отшвырнуло назад, она еле удержалась на ногах, раскинув руки в разные стороны и хватаясь за воздух, чтобы не упасть. В глазах потемнело. Время остановилось. Когда зрение наконец к ней вернулось, она увидела перед собой плотное облако тумана. Прямо из него к ней тянулась человеческая рука неестественного синего цвета. Оля не могла пошевелиться и только наблюдала, как эта рука медленно приблизилась, вошла в её грудь, словно та была просто воздухом, и вытащила из неё какой-то маленький блестящий предмет. Рука так же медленно исчезла в облаке, и туман рассеялся. В тот же момент всё вернулось, включая возможность шевелиться и чувствовать. Её накрыла боль. Оля упала на колени и схватилась за грудь. Ей казалось, что из неё вынули сердце и она вот-вот умрёт.

Острая боль постепенно стихала, но оставалась другая боль, ноющая и тянущая, настолько выматывающая, что если она прямо сейчас не придумает, что с ней сделать, то всё равно умрет.

К Оле пришло ясное осознание того, что она отказалась вчера от дара, а вот дар, по-видимому, от неё не отказался. И если она хочет выжить, ей придётся найти способ справиться с этой болью. Оля встала, подняла упавший на землю рюкзак, развернулась и пошла обратно.

Стемнело, и ребята вернулись на поляну.

– Януш, привет! – обрадовался мне Сашок. – А ты чего это припёрся в такую даль? Или ты нам помочь решил? – засмеялся он.

– Да вот, прогуляться решил, да и прибрёл к вам. Как там дела? – спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Всё, – тихо и уныло сказал Сеня, – раскопки закончены.

– Правда? – очень сильно удивился я. – А можно, я схожу посмотрю, как там?

– Иди, коли хочешь, – разрешил Палыч, – только осторожно, там всё перекопано, как на стройке века. Не оступись.

– Я с ним пойду, – сказал Сеня. Но было видно, что он не очень-то рад этой моей затее.

Мы остановились на входе. Действительно, всё было перекопано. Можно было подумать, что здесь проводились соревнования экскаваторщиков. Я переступил через валяющуюся жёлтую бечевку, некогда огораживающую это место, и сделал пару шагов. Моя правая рука начала ныть, по ней забегали мурашки. Засунув её поглубже в карман, я сделал ещё несколько шагов. Осмотрелся вокруг. Увидел под ногами обыкновенный маленький камушек, слегка плоский и круглый, как монетка.

«Возьму себе на память. Как-никак первая экспедиция», – и с этими мыслями поднял его и сунул в карман.

– Ну что, налюбовался? – Сеня стоял за территорией и, кажется, немного нервничал.

– Тебе что-то не нравится здесь? – спросил я осторожно.

– Мне всё здесь не нравится, – буркнул он, – я тут как будто все силы теряю, – ещё тише сказал он. И если бы я не подошел ближе, вряд ли бы расслышал его последние слова.

Мы вернулись на поляну. Здесь кипела работа. Уже и Капустин проснулся, помогал ребятам собирать весь инструмент и что-то даже примотал к тачке. Брезент от самодельных носилок отвязали, и нести его Палыч дал мне. Мелочь, но я повеселел. Приятно было хоть как-то помочь своим товарищам.

В скором времени мы собрались и направились в лагерь, унося всё с места раскопок. Никто не хотел возвращаться сюда ещё раз. Мы с Сеней шли замыкающими и постепенно разговорились о планах на будущее. Бородач рассказывал о своей семье, о том, как он любит своих детей: маленькую дочь и шалопая сына-подростка. Мы выяснили, что живём даже в одном городе, только я ближе к центру, а он на окраине, в доме, предназначенном под снос. Вот они и ждут, когда смогут переехать в новострой по переселению, и эта экспедиция позволит ему сделать ремонт и обставить новое жилище со всем комфортом.

– Только вот, наверно, большую часть денег, – вздыхал он, – придётся отдать врачам. Как я без рук-то?

Я ему сочувствовал, но не знал, что сказать и как поддержать. Я в этом совсем не мастер. Иногда мама даже называла меня бесчувственным, хотя это было далеко не так. Но я не знал, что и как надо сделать, чтобы человеку стало лучше. Вот и выбрал тактику – просто молчать и быть рядом.

За разговорами мы дошли до нашего лагеря. Хоть мы с Сеней шли почти с пустыми руками, но порядком отстали от всех и еле добрели.