Владимир Молодых - Казачья Молодость

Так Аб утвердила во мне то, что только зрело в моих раздумьях. Слова Аб легли бальзамом мне на душу. Она знала о кружке Добролюбова, где я был уже своим человеком. Больше того, она призналась, что в свое время она была организатором этого тогда только литературного кружка. Тогда только читали труды Добролюбова и Писарева. Она отошла от кружка, ведь народничество – это вчерашний день.

– Кружки – это порождение времени. Уйдет время – и кружок рассыплется. И все же кружки – это зародыши новой партии, которая определит будущее России. Но кружок – это и ваше казачье братство. Как писал Гоголь в «Тарасе Бульба»: «Нет уз святее товарищества». Это и потянуло тебя в кружок, он это не твой путь. Он далек от твоих намерений. Да, кружок раздвинет твои интересы, нельзя жить с укороченными мыслями твоей станицы. И все ж – э то не твоя дорога. Ты узнаешь, как устроен мир, откуда роскошь и нищета народа.

Узнав Анну Борисовну, я теперь мог отличить ее от серых незначительных учителей, читающих предмет тупо, казенно, так что становилось ясно, что многое из того, чему они учили, нам будет не нужно и оно не оставит в нас никакого следа. АБ старалась привить нам любопытство, как прямой путь к самоусовершенствованию. Но при этом надо знать, говорила она, что простой люд в России живёт глупо, грязно, злобно и преступно.

– А давайте я вам почитаю Тютчева, – друг скажет в другой раз АБ. – Он ноне не запрещен.

Она прекрасно читала стихи. Урок ее пробегал быстро, а вот и перемена закончилась, и уже вошел ее муж, чтобы начать урок математики. Но он ждет своего часа, присев на свободную парту.

А потом вдруг объявит, что инспектор разрешил Гоголя «Мертвые души». А на столе у нее всегда лежали книги для домашнего чтения, как говорила она. Среди книг был виден Пушкин, Грибоедов, Лермонтов.

В классе я по-прежнему держался независимо и сдержанно. Такое мое отношение не соответствовало смутному состоянию в стране накануне событий первой русской революции. Расслоение в обществе сказалось на расслоении в классе. Там тоже появились партии разного толка. Появилась многочисленная группа партии кадетов. Были и эсеры и уж, конечно, монархисты. Я рассудил – и не вступил ни в одну из партий. Хотя кружок, который я посещал, относил себя к социал-демократам. Но даже там я держался нейтралитета. Этого я придерживался и в классе, так что мог общаться со всеми и этим – в конце концов – я пользовался авторитетом. Помню, еще с дороги Бутин сказал мне, что у казаков нет своей партии. Ваша партия – это ваш казачий круг, скажет он. Для вас, казаков, лучше всего власть конституционной монархии. Так что кадеты ваши близкие друзья.

Кружок продолжал увлекать меня. Евгений лидер кружка, за некоторое сходство, его прозвали Марксом. Само дружеское общение на «ты» в кружке, затянуло меня так, что я, не давая себе отсчета, не мог предположить все опасность этой игры. Были те, кто возражал против меня, казака. Но наш Маркс заверил всех, что я буду присутствовать на положении вольного слушателя без права голоса. Надо, чтобы и казачество знало, что есть другой мир, мир не внешнего лоска, а мир невежества, нищеты и голода. Мир, где народу не дано право голоса, а есть одно право – молчать. Я согласился быть немым свидетелем их собраний, человеком без «голоса». Я знал, что откажись – я вновь окажусь наедине с одиночеством. А в классе всем правит Денис и он еще может выкинуть всякое, чтобы утвердить, – кто в «доме хозяин»? Кружок был в преддверии революции и молодежь видела смысл бытия в вольномыслии. С неистовостью кружковцы пытались понять мысли Добролюбова в его работе «Когда же придет настоящий день». Они полагали, что его идеи отражают истину, они глоток кристальной воды в душный день тогдашней России.

Да, многое из того, что они утверждали, я не принимал, но здесь был совсем другой воздух, чем в классе. Здесь все были братья. Я мог на «ты» обратится к любому старшекласснику, чего было недопустимо в гимназии. Как-то Евгений спросил меня, что не передумал ли я остаться?

– Ты поступил верно. В классе тебе житья не дадут. Ты еще, наверное, не понял, что в классе собралась городская шпана, стая стервятников. Они не учиться пришли, а развлечься. Эта стая, почуяла твою беззащитность и могла тебя сломать. А стал бы просить прощения – добили бы тебя. Таков, брат, закон стаи – убить слабого.

Долго были споры по поводу работы Добролюбова. Высказали свое мнение в рукописной газете «Настоящий день». Когда ее запретили стали выпускать газету «Добролюбовец». В другой раз спор разгорелся вокруг «Философских писем» Чаадаева. Одни считали, что о рабстве в России первым сказал Радищев, а Чаадаев лишь подхватил мысль автора «Путешествия из Петрбурга в Москву». Я впервые услышал о «Путешествии…» и попросил Евгения дать мне эту книгу на дом. Но учти, что это не те путешествия твоих казаков-землепроходцев. За эту книгу автор был признан сумасшедшим и отправлен к нам на каторгу. Главная мысль этой книги, продолжал Женя, ее, можно сказать, соль в том, что автор сказал власти открыть: «Что мы оставляем людям? – спрашивал Радищев и сам же отвечал. – Воздух!» После этого тряхнули трон казаки. Ведь твои это предки. А вели их Разин, Пугачев. Вот ведь какая штука эта книжонка, а сколь в ней силы.

– Друзья, вот этот казак потомок вольного сословия, не знавшего рабства, как вся Россия.– При этих словах все обернулись в мою сторону. Вот он, вольный человек, дал пример нам, потомкам бывших рабов, он один выстоял против целого класса. Вот на что способен свободный человек – один отстоять свою честь. Я впервые вижу живого казака без шашки и нагайки. Проговорив так, Евгений подошел и пожал мне руку. За ним последовали и другие.

– Главное, ребята, это вот что. Не увидав и не поняв суть тьмы, мы не оценим потребность в свете. Невежество наш бич. Мы за просвещение народа. Но мы в духе времени не отказываемся от борьбы с самодержавием. Пришло время решительных бойцов!

Свои требования они изложили в газете «Демократ». Листок появился и в классе. Все знали, что я в кружке. И вот что там я прочитал: «Из России через ссыльных приходят вести, что Россия на пороге серьезных волнений. Студенческий совет России готовит по всей стране акции протеста». На другой день был шумный сбор. Кто-то был против всякого протеста: этим мы привлечем на себя подозрения, а там, глядишь, и репрессии. Из другого угла высказались иначе: а что, декабристы, зная исход – почему не отказались? А те же Петрашевцы. Они бросили вызов. Да, они здесь, в ссылке. Утверждали все те же.

В другой раз читали переписанные от руки стихи поэта Плещеева. Слова его: «Смелей! Дадим друг другу руки и вместе двинемся вперед…» – внесли в заголовок очередной газеты.