Владимир Молодых - Казачья Молодость

Я с дядей долго и так и эдак прикладывали обломки с буквами, но ничего сказать по ним что-то определенное было нельзя. Продолжавшиеся раскопки ничего больше не принесли.

Время, однако, шло. Оставалось только одно – вскрыть плиты пола, уже освобожденного от крупных обломков. Казаки закрепили концы веревок за одну из плит пола – кони взяли дружно с места, но плита сразу не подалась. Плиту с боков пошевелили ломами – и дело пошло. Плиту удалось сдвинуть – открылся провал. Нет, как сейчас помню, страха перед неизвестностью у меня не было. Дядя предложил опуститься казаку. Я стоял на своем. Во мне только нарастал интерес к этой неизвестности. Помню, рядом со мною стоял мой старый друг по заимке Степан. Меня обмотали веревкой – и я тут же хотел вступить в темноту. Степан остановил меня. Трижды перекрестил, творя при этом молитву: «Николаю угоднику, заступнику нашему, помоги ми грешному в настоящем сем, да всегда прославляю господа Бога ныне и присно и во веки веков. Аминь!» Вот теперь, паря, можешь сигануть в этот омут с Богом, добавил Степан. Так он благословил меня, держа передо мною икону. Ее еще в начале раскопок передала мне тетка Матрёна. «С Богом оно будет надежнее» – сказала тогда она, подавая икону.

Я стал спускаться, держа в руке свечу. Густая застоявшаяся темнота нехотя расступалась по углам склепа. Среди долгих поисков среди трухи и разбросанных костей я обнаружил череп, а чуть в стороне – лежал, словно, кем-то забытый большой нательный крест.

И все же, всем находкам – уж невесть каким – я был рад так, что готов был завтра же уехать в гимназию и поделиться с Учителем. Но я тогда не знал, что моя радость будет недолгой, когда я узнаю, что Учителя уже нет.

Лето был на исходе. Освободившись от дел, связанных с раскопками, я теперь мог поехать в город к Бутину. Я не хотел ехать к нем у с пустыми руками, а сейчас все же что-то я мог показать. А главное: я сдержал данное ему слово – начать раскопы развалин. С парома дорога широким пробором среди домишек посада города поползла в гору мимо знакомого с детства Нижнего рыбного рынка. Ничего не изменилось на этой дороге с тех пор, как я с мамой ездил на Верхний рынок за новыми сапогами к школе. Выше слева от реки пойдет Набережный бульвар с чугунной оградой. А выше рельсы железной дороги, они идут к вокзальным постройкам красного цвета. Я въехал на соборную площадь. С нее, если смотреть на юг, то видна за невысокими увалами наша станица, а за ней пойдет некогда дикая столбовая степь. Выходит, когда-то станица наша была на краю дикого поля и защищала от набегов кочевников в старину казачий острог. Ноне на его месте Казачья Гора, а на ней дом Бутина. Столетия спустя некогда казачий острог превратился в уездный городишко, а с открытием золота и вовсе стал похожим на город, что на диком западе Америки в пору золотой лихорадки. И все же наш Зашиверск стал городом. Отцы города по инициативе Бутина купили городскую печать и сделали Зашиверск уездным городом.

Дворец Бутина известен в городе, как большой Дом или просто Дом. С севера дом утопает в зелени парка. Аллея делит парк надвое. Восточная часть постепенно сливается с естественным лесом, где, как и положено, водятся и грибы, и дикие ягоды, а на полянах среди берез обилие лесной земляники. Это, по словам хозяина, есть дикая часть парка, им любимая, где он прогуливается по едва заметным тропам. Западную от аллеи часть парка называют «английской» Здесь все строго подстрижено, уложено. Здесь греческие развалины с фонтаном, пруд с лодками для прогулок.

На этот раз Паша меня встретила, когда я ходил по гостиной, рассматривая картины с английскими пейзажами и замками. Я поздоровался с ней как всегда за руку. Она, как всегда смущенно улыбаясь, пригласила, открыв передо мною высокую дверь в кабинет. Я с трепетом шагнул через порог. Мне в лицо ударил свет. Четыре огромных окна наполняли кабинет светом и жизнью. Всюду обилие книг – они забрались даже на антресоли. Среди множества чучел бросилось в глаза чучело орла. Он нахохлился, готовый сорваться тебе навстречу, устремив на тебя хищный взгляд. Он даже раскрыл клюв в воинственном призыве.

– Ну, проходи смелее, Яков! – резко выйдя из-за стола, обратился хозяин ко мне.– Покажись – каким вышел гимназист из казака. Повернись, чтоб мы увидели, как ты возмужал.

Я развел руки в сторону так, что края рукава оказались около локтей, Да и брюки были коротки так, что я выглядел как подстреленный. Словом, вышел конфуз. Софья, вижу, от смеха уткнулась в платок, а Владислава, та самая дама в черном, мило улыбнулась. Ну, и то хорошо. Конечно, на виду у полек это было не здорово, так что я готов был от стыда провалиться сквозь пол. У Софьи прорвалось – и она закатилась раскатистым смехом. Вот уж мне позор был. Видно я со стороны выглядел, как пугало огородное. Хотел как лучше, а вышло курам на смех.

– Ну, вот – теперь видно всем, как ты вырос. Подойди я тебя обниму, – улыбнувшись в усы, ободрил меня Бутин. Он обнял меня за плечи.

– Смотрите, девушки, как вырос Яков. Настоящий жених. Не правда ли Владислава?

Полька в ответ только смущенно улыбнулась. А Софи к чему-то захлопала, не переставая смеяться. Бутин повернулся ко мне боком и смерил себя.

– Вот смотри, – он подмигнул Софи, – моя макушка около его уха. Вот каков он молодец! Физически ты вырос, но, я слышал, что ты и в духовном преуспел так, что у нас даже было слышно про твои подвиги. Что ж, юность пора свершений и подвигов. Я в своем возрасте, поди, уж не готов к подвигу. Все верно. Эту пору упускать не следует. Она уходит безвозвратно. Это время надо пережить. А ведь тот кружок был политический по своей сути-то. Сегодня хорошая литература – уже сама по себе политическая. Власть боится умных книг, как и умных вообще, боясь потерять свой авторитет. Правители нынешние боятся потерять власть над народом, который они обобрали до нитки. Что они оставили народу спрашивал еще Радищев и сам же отвечал: «Воздух!». Народу осталось искать утешение в церкви в надежде получить манну небесную. Я не говорю о запрете Тургенева или Радищева. А тот же Герцен. Я встречал его в Англии. Кстати, у нас среди студентов тоже был кружок Добролюбова. А работа Писарева «Реалисты». Он был для нас учебником живой истории России. Хотя пора Романовых осталась недолгой – их песенка спета! А вот тогда кружок будет тебе ориентиром, когда другие будут тыкаться, как слепые котята. Ты же будешь политически зрелым.

Однако меня тогда больше всего заинтересовала в дальнем правом углу за стеклом фигура индейца в полный рост на фоне тропического леса. Он с луком, стрела лежит, тетива натянута. И он весь в боевой позе. Это было куда интереснее, чем слова Бутина. А чуть в стороне – фигура старателя, он, склонившись над ручьем, моет старательским лотком золото в ручье. Мой интерес к этому заметил Бутин.