Владимир Молодых - Казачья Молодость

*

В доме – так всегда было при матери – было, по-староверски, чисто и уютно. Встретила меня тетка Лукерья. Она оглядела меня с ног до головы крепким взглядом и осталась довольной.

– Здоров! Ну, и слава Богу, – только и сказала она, собирая к столу.

Вера, сестра, на заимке. Тетка, посуетившись вокруг стола, так и не присела, сославшись на заботы по дому.

– Весь дом, Яша, на мне. Тут и скотина, и птица. Кручусь, как белка, одна. То-то думаю, – как твоя мать управлялась одна? И не было у нее и Петьки, а Верка малой была, – оттараторила тетка.

Вот так встретили меня дома после пяти лет отсутствия. Да, собственно, ничего не изменилось в доме. В комнате моей все осталось на прежних местах, как будто только вчера я вышел отсюда. На том же месте на стене висит шашка – подарок деда. Полка с книгами и журналами.

К дому я подъехал со стороны парка. Длинная аллея аккуратно подстриженных на английский манер деревьев вела прямо к широкой беломраморной лестнице, ведущей на второй этаж особняка. Строение в стиле английского замка из светло-серого песчаника. На втором этаже открытая веранда с белыми колонами. На стук копыт моего коня из ближайшей оранжереи, примыкающей с востока к дому, появился садовник. Он сообщил, что хозяин в отъезде на приисках и что будет не раньше, как через две недели. Остальное, мол, можно передать через горничную. О Софи я не решился спросить, хотя именно ее я и хотел увидеть. Я думал о нашем разговоре на утёсе. Мне тогда показалось, что мы что-то не договорили. А нам было что сказать. И я уверен в этом. Поднявшись на второй этаж, я встретил горничную Пашу, имя которой я уже знал по первой встрече в доме. Правда, я слышал, что Софи звала ее Парашей. Спокойная, уверенная в себе, она с достоинством крепко пожала мне протянутую мною руку. При этом она смутилась, густо вспыхнув. И это будет всякий раз, когда я, встречая ее, буду протягивать ей руку, а она будет всякий раз смущаться. И так будет продолжаться целых лет двадцать, пока она не станет моей женой. Крепкое было не только в ее рукопожатии, но видно было во всей ее крепкой фигуре. Я всегда почему-то чувствовал в ней что-то близкое, казачье. Она и внешне сходила за казачку: упругий пучок русых волос на голове, кофта, обтягивающая тугую девичью грудь и просторная до пят юбка.

Вот и сейчас, сверкнув стекляшками сережек, она то ли улыбнулась, то ли что-то хотела сказать, так что полные губы ее чуть было дрогнули, но она зарделась и, взяв пакет, протянутый мною, исчезла, так и не сказав ни слова. Отец ее из ссыльных староверов с Волги. Они были приписаны к нашей станице Монастырской. Так что, выходило, что она была в каком-то роде казачкой. Отец ее был известным шорником при конюшне Бутина, хотя будет время, когда я буду заказывать ему дорогую себе сбрую. У Бутина будет конюшня скаковых коней. Он под них построил ипподром для города, утвердил дорогие призы – и поехали отовсюду всадники. Словом, шорник без дела не остался. Он же учредитель местного кавалерийского училища. Он учился в Англии в Оксфорде. Вывез оттуда берейтора, умеющего подготовить коня и всадника к скачкам. Скачками Бутин заболел все там же в Англии. Оттуда же он вывез несколько коней-полукровок. Основной же капитал Бутин вложил в золотодобычу, скупая у государства якобы бесперспективные золотые и серебряные прииски. Его капитал контролировал все крупные сделки по закупке продовольствия для армии в Сибири. Одна только японская война принесла ему целое состояние. Его имя было на слуху вплоть до Забайкалья.

Бутин был моим благодетелем. Он и грешки мои в гимназии, как будет известно, снял с меня. Помню, отец как-то при встрече сказал мне, что Бутин дал слово – держать меня под своей опекой.

Мне бы сейчас хотелось увидеть Бутина и за все его отблагодарить. А ведь еще отец передал мне, что Бутин просил через него, чтобы я на каникулах зашел бы к нему.

Я возвращался на заимку. Бутина не было, так что в мыслях о нем я даже забыл о Софи. Я вспомнил о ней только тогда, когда сойдя с парома, я въехал на песчаный увал, и, прежде чем я выехал на тракт, я обернулся и глянул в город, где на Казачьей горе стоял светлый дворец. Жизнь и судьба моя во многом будет зависеть от его обитателей. И от Софи то же…

*

Я все лето почти неотлучно жил на заимке. Это было удобно, так как рядом были развалины, раскопки которых вскоре начались. Мне не терпелось извлечь что-то существенное в доказательство старины бывшего монастыря. А с дядей из Сбегов, – я все же план наш, составленный Учителем, сверил на развалинах. Его замечания я учел, когда собранная им группа из мастеровых казаков, приступила к земляным работам, чтобы заложить шурф по периметру развалин. Надо было снять грунт, не разрушая, как говорил Учитель, культурного слоя. Выделил людей и наш атаман. Они стали расчищать от крупных обломков место для возведения, как предполагали, часовню. Словом, дело пошло. Я значился теперь прорабом, ибо на все вопросы отвечал только я. И так и изо дня в день шли земляные работы. И надежд на успех я не оставлял.

За все лето я был в станице всего несколько раз. Помню, в один из таких дней тетка Лукерья, увидев меня, всплеснула руками, пораженная моей худобой и впалыми от усталости глазами.

– Ах, боже ты мой! – запричитала она, – да на тебе лица нет. А загорел, как зажаренный сухарь.

На следующий день с раннего утра я был уже в седле. Я спешил. Было еще одно дело, которое уплотнит все мое свободное время от раскопок. Дядя сообщил мне, что его приглашают на осенние окружные скачки и что он предлагает мне участвовать в них: надо, мол, себя пробовать уже начинать. Что он даст мне хорошего скакуна рыжей масти, а, мол, жеребенку твоему «подарочному» еще расти два года. Как тут не согласится? Я был, конечно, согласен, еще не зная, на что обрекаю себя. Теперь все свободное – и не только – время я был в седле. Все дни я был то на полигоне станицы, где дядя давал мастер-класс верховой езды, а потом преодоление на местности препятствий. И все это надо было выполнять в высоком темпе. Но после занятий верхом, я спешил на раскопки. И первый вопрос мой – что найдено? В один из таких дней над предполагаемым входом в монастырь на глубине были найдены обломки, на которых четко проступала буква «а», а на другом – не совсем ясная: то ли буква «к», то ли буква «х». Обломки естественно смыкаются и выходит то ли «ка», то ли «ха». Что ж тогда выходит: то ли «ка… зак», то ли «ха… баров» Я уже знал, что Хабаров ходил со своими докладами – «скасками» к царю в Москву и сибирский тракт ему, конечно, был знаком, а место наше высокое удобное – не могло не быть замеченным Хабаровым – стоит на тракте. По технологии сооружения нашего монастыря – еще Учитель отметил – был использован естественный из реки Шумной средний и мелкий валунник. Так строился старой веры Соловецкий монастырь. Эти наши предположения о древности в развалинах нашего монастыря подтвердил и дядя-старовер. Более того он заявил, что со слов старожилов, мол, хранится предание, что Хабаров провел какое-то время в келье этого монастыря. А на месте некогда стоявшего острога казачьего – а место ноне называется не зря Казачьей Горой – стоит дом Бутина.