Владимир Молодых - Казачья Молодость

В соседней комнате послышался плачь ребенка и голос матери. Вышла жена брата Надежда. Стройная худощавая некрасивая женщина. Я знал ее раньше и теперь был с ней на «ты». Она накрыла на стол – и ушла на плачь ребенка. Я заметил, как сейчас помню, бледность в лице брата и она производила впечатление совсем нового и чужого лица. Исчезла прежняя казачья стать, прежняя живость в лице. Мы отметили новоселье, о многом поговорили, но об отце, что в нем убыло все прежнее казачье, не сказали – ни слова. Я знал, что отец ценит помощь Гриши в его коммерческих делах. Не сказал и про то, как он и отец отходят от казачества. Брат стал адвокатом в адвокатской конторе Бутина. Он уходил в иной мир – мир чиновников, чуждый для меня мир.

Разговорились о Толстом, о толстовцах. Брат поносил Л. Толстого за то, что тот носится с Богом как с писаной торбой. Играет то в сапожника, то в пахаря, а сам садится за роскошный стол барина. А мужик его яснополянский пухнет от голода. Я ему возразил: единственный в России, так это Толстой, который может открыто сказать, что в России до сих пор рабство. Да, бывали времена и похуже, вспомнил я слова АБ, но не были так подлей. И что Россия задыхается от безвременья.

– Это в тебе от Бутина?

– Это от гимназии и от Бутина то же. У меня были прекрасные учителя. Вот они-то и вложили в меня то, что ты слышишь.

Брат был далек от моих мыслей о рабстве.

– Ведь не все слуги признали Влади – эту иезуитку хозяйку дома. А Паша оказалась такой покладистой, что угодила и Влади. Так что имей в виду, что в доме хозяйка пани Владислава. Так что Паша угодила новой хозяйке и Влади, я слышал, одаривает ее подарками. То кофта на ней новая, то сережки. Вот так брат. Сейчас в доме хозяйка пани Владислава Бутовска. А Софи ноне Бутин удочерил. Так что она богатая невеста. Смотри, брат, не промахнись. Я бы не стал раздумывать. Куй железо – пока оно горячо.

Брат заметно округлился, потучнел, как и положено чиновнику по особым поручениям. Все в нем уложено умно, расчетливо. И конечно, он далек от азарта, риска. Это все в нем потухло. Вот и речь его спокойная, дородного господина. И все больше в нем попахивает Обломовым. И я не шучу. Он как-то предложил через нашу Шумную вместо парома соорудить мост. Ну, чем не Обломов? Я сам не знал, как стать гражданином и работать на пользу обществу, о чем не раз говорил Аб. Для меня пока не было ничего страшного в том, что, со слов АБ, закрыт журнал «Отечественные записки», что этим был закрыт золотой век и, мол, это ударило по всей русской жизни. Я этого не почувствовал…

*

Наверное, это была одна из последних моих встреч с Софи перед отъездом. Я и раньше, когда мы в детстве встречались на утёсе, знал, что она любит полевые цветы. И тогда при встрече я дарил ей букетик, и она с благодарностью его принимала. Так было и теперь, но первой я встретил Пашу и я не мог ее обделить вниманием. Я, как кавалер, отделил от букета и подал Паше. Но тут дверь на веранду распахнулась – и на верхних ступенях лестницы показалась Софи. Она ревниво глянула на Пашу и на меня. Сердце мое вздрогнуло: «Неужели я влюблен в Софи?» Паша смутилась и прошла вниз мимо меня. Я стал объяснять Софи, что во всем виноват я. Я знал, что слугам в доме запрещено заводить любовные интриги. А здесь вдвойне получилось неловко: я, как известный в доме кавалер дочери хозяина дома, у нее на глазах завожу шашни с горничной. Узнай об этом Влади, строгих правил хозяйка дома, – был бы скандал. А Паше бы не сдобровать. Иное дело: Софи и Паша одногодки и где-то подруги. Но только не в любовных делах. Здесь они соперницы, как покажет время.

А Софи в то утро вышла в новом платье. И ей не терпелось спросить меня, как оно к ее лицу. И помешала этому показу новой моды всего лишь горничная. Вот беда. Думаю, это очень ее нервировало, так что она раздраженно попросила Пашу оставить нас.

Словом, сверху спускалась Софи в образе то ли молодой дамы, то ли благородной барышни. Светлые перчатки по локоть, изысканная шляпка. Она твердо держала голову, как полька, и мне показалось даже надменно. Что-то в ней было от той «дамы в черном» из нашего детства. Я был очарован. Я не верил своим глазам: «Неужели мне придется брать эту крепость?» Глядя на нее, я только сейчас, похоже, осознавал, что она дочь известного в округе миллионщика. В ней я бы с трудом узнал ту шаловливую девочку со светлыми кудряшками из детства. Мы выросли. И теперь никто из нас не хочет выставлять свои чувства напоказ. «Только ты с ней будь снисходительней, – вспомнил я слова брата, – она дочь богатого человека!» Похоже, в тот день она хотела показать то лицо, с которым я имею дело. Тщеславная полька, вдруг ставшая богатой, хотела мне, казаку, показать: кто есть кто. Да, я бледно выглядел в тот день в поношенной изрядно куртке гимназиста.

День был по-летнему солнечный. Мы гуляли по набережному бульвару. Свежестью дышала под высоким берегом река Шумная. Воды ее гулко бились о скалы.

Я рассказывал ей о наших путешествиях с Учителем и что мы даже «сделали открытие». Мы в луже воды из осадков, поднятых со дна, получили модель вселенной. Это была эврика! Я стал говорить, как все мы были рады. Только Петр, твой дружок, ничего в этом не понял. Софи, похоже, это меньше всего интересовало. Она молча слушала, глядя вдаль туда, где река вырывается с грохотом из ущелья, и бьется о скалы, на вершине которой утёс. Она в который раз стала говорить, что она дважды ждала меня на утёсе.

– Ты пойми, Софья, как мне хотелось увидеть южные степные станицы. Увидеть караван, прибывающий из Китая. Какие товары они везут в Россию. Просто увидеть китайцев, монголов – было для меня ново. В тот раз я привез тебе китайскую статуэтку Будды, а Влади – китайский веер с журавлями. Но их я не смог тебе лично передать: мы быстро разгрузились и срочно поплыли в обратный путь. Таково было решение Бутина. Ты была довольна подарком?

– Да… – протянула она надутыми пухлыми губами. – А я тебя ждала…

– Путешественников ждут из их странствий годами, – попытался пошутить я. – Ведь обстоятельства сильнее и человека, и его высоких чувств. Вот и мы не встречались, считай, пять лет. Ты только подумай! Мы организовали под руководством Учителя в гимназии музей. Музей природы края. На это уходило целое лето, а то и не одно.

– Ваш учитель, как и все ученые, скорее люди порыва, научной страсти. А порыв кончится. Что тогда? Тогда их паруса странствий повиснут, как бывает на яхте в безветрие.

– Нет, Софи, ты не права. Экспедиция – это не прогулка по бульвару. Порыв есть и он будет, но это порыв долга, порыв чести исследователя перед наукой и Отечеством. Ученые, делая открытия, как и землепроходцы, открывающие новые земли, они не думают, что о них скажем мы с тобою. Это не порыв безумства храбрых. Это люди высокого долга и в их паруса всегда дует попутный ветер…