Владимир Молодых - Казачья Молодость

В какой-то раз разговор зашел о казачестве.

– Ты, я слышал, отказался участвовать в скачках на летних сборах казаков твоей станицы. Я одобряю это. К намеченной цели надо идти, не считаясь ни с чем, – благодушно заметил Бутин.

– Я не готов к серьезным скачкам. В родной станице нас, Дауровых, все знают – и я не хотел опозорить наш род казачий. Конь от дяди был мною плохо объезжен. Мы плохо знаем друг друга. А любая скачка – это риск и для коня, и для меня. Но атаман обиделся – и снял казаков с раскопок.

– Ты все верно сделал. Тебе еще рано выступать среди казаков – ты не призывного возраста. А на атамана обиды не держи. Но одно помни, что твоя мечта тебе принесет еще немало бед. Ты к этому будь готов. В тебе староверского упрямства от матери предостаточно – его не занимать. Ты многого добьешься, потому что мы все здесь старой веры и многие из нас миллионщики. Старая вера держалась на грамоте. Вот и мать твоя готова была учить, вас сыновей, хотя дни жизни были ее сочтены. Это подвиг матери-раскольницы. Ты это помни. А то, что было с тем польским офицером-жандармом, то забудь его. У тебя ангел хранитель – сам император. Но поляк – он коварен. Будет при случае мстить тебе. Да, будет не просто. Он, как и все поляки, авантюрист. Это у них в крови. Знай, правда на твоей стороне, а я, если надо, помогу. Ты хоть на половину, но нашей веры, старой. И еще. Казаки были в Оксфорде в Англии. Тогдашний король подарил именно казачьему генералу Платову саблю за победу над Наполеоном. У него был отряд казаков-староверов. А наша слава – художник Суриков! Казак-старовер. Не зря он писал «Боярыню Морозову».

– Я вот, что хотел давно у вас спросить. У нас Соборный праздник святомученников Флора и Лавра, но они и покровители коней. Не так ли?

– Мудро, мальчик, мудро! Я сам давно об этом думаю. Огромная Россия и повсюду войска казачьи, а праздника у вас, казаков, нет. И вот праздник коня и должен был бы быть в день памяти этих святых.

– Казачество – двумя руками за такой праздник коня! – воскликнул я.

– Конь издревле был святым животным у кочевников. Ведь даже подкова коня до сих пор хранится как оберег. А голова коня на крыше строения. Само название «конек крыши» пошло от слова «конь». Было поклонение коню, а ноне про это забыли. Я в столице ищу человека – истинного конника, чтобы он взял на себя создание всей идеологии такого праздника. Даже есть на примете такой человек. Я познакомился с ним на Красносельских скачках. Но он пока учится в Академии Генштаба. Он был в составе сборной олимпийской по верховой езде. Ты учись, Яков, славно и без всяких чудес только, а я подготовлю почву для поступления тебя в наше кавалерийское училище. И еще. Ты не случайно попал в этот кружок. Ведь ты заглянул вместе с кружком в наше завтра. А заглянуть сегодня в завтра в России – преступно, потому что реальное – действительное…

*

Каникулы были на исходе. Мне не терпелось показать все, что найдено при раскопках, Учителю. Да, их оказалось не так много и они не были столь убедительны, как это бы хотелось мне. Оставшиеся дни я проводил с Софи на озере. Она учила меня ходить под парусом. У Бутина две яхты. Меньшая принадлежит Софи с Влади. Эта яхта проста в управлении, так что я вскоре уже мог ходить разными галсами. Так что мы или бродили по глади Большого озера, то грелись на камнях нами облюбованных Каменных палаток. Это природное нагромождение из скальных пород с прослойками песчаника, ветер выдул разрушенный погодой песчаник, что придало внешне впечатление уложенных друг на друга каменных «лепешек» с гладкими поверхностями. Вот на них мы и загорали. Здесь же разводили костер, а в хозяйственной сумке Софи всегда было что-то съедобное. И обязательно было кофе – Софи его большая любительница. Я заметил, в доме все любят кофе. В станице я даже не слышал о таком напитке, а здесь без него не обходится ни один разговор. Стал и я привыкать, хотя и не сразу, к этому горькому напитку.

После купания – грелись на камнях. Я читал ей «Страдания молодого Вертера» Гёте. Эту книгу мне посоветовала прочитать во время каникул Анна Борисовна, наша АБ.

За несколько дней до отъезда я узнал от Бутина, что пароход с моим отцом стоит под разгрузкой на пристани Покровка.

Встретив отца, я издали и не узнал его сразу. Он вообще показался мне чужим человеком. Купец ни купец. Рубаха, жилетка на нем, цепочка поперек живота, брюки, заправленные в сапоги. На голове белый картуз. Нет, не похож он на казака. Купец – да и только. Ничего не осталось в отце от казака. Я в недоумении, разглядывая отца, было, задержался, а уж отец, видя меня, окликнул. Позднее Лукерья признается мне, что отец перестал бывать на казачьих кругах – об этом, мол, сам атаман ей говорил – предпочитает коляску, чем ездить верхом на коне. Словом, отходит от казачества. Я понимал, проучившись в гимназии, что в коммерческом деле встречают по одежке, а потому отец и должен соответствовать тому, чему он служит – коммерции. Долгих разговоров отец и раньше не любил: равно, как воду толочь в ступе – пустое дело.

– Во всем, сынок, должен быть порядок, – вдруг с этого начал отец, обняв меня, – порядок в делах – порядок в голове, – поглядывая на карманные часы, продолжил скоро отец, – Без царя в голове, сын, житья в России не будет.

Зашел разговор о Японской войне, о беспорядках в Губернске.

– Ладно, военным, им пушки да винтовки надо обстреливать, чтоб не заржавели. Но зачем нам лезть на чужую землю, когда своей девать некуда? Дай-то Бог сил, чтоб ту землю, что есть, обработать с умом. Так нет, завели Порт-Артур. Японцам деться некуда – вода со всех сторон подступает. Им бы землицы не помешало. Мы то – куда лезем? Вон степные станицы не знают – куда зерно девать? Вот туда надо государевый капитал вложить, а не цепляться за чужие земли, за которые ухлопают немало русских. Не по – хозяйски все…

Мы сидели в буфете на дебаркадере. Отец, зная меня, заказал все вкусное. Икру красную, балычок жирный из брюшков кеты. Отец говорил, не спеша, с расстановкой, поглядывая через открытое окно на реку.

– А то, что войска разогнали стачку в Губернске – это дело. Так их мать ети и надо, – вдруг вспылил отец.

Я промолчал о своих подвигах в день митинга. Говоря все так и про это, отец, конечно, многое знал из того, что было со мною в гимназии. Но я сделал вид, что события эти не волнуют меня. Переубеждать отца – не благодарное дело. Он учит меня – и я ему должен быть только благодарен. Я не знаю, кто и сколько платит хозяйке за мое содержание, но она перед отъездом заметила, что пусть отец не забудет перечислить деньги на пошив новой формы, а сколько – он, мол, знает. Да и стоило ли отца переубеждать? Думаю, коммерция подправила изрядно и строй его мыслей и убеждений. Но именно тогда-то и наметилась та трещина, которая, спустя годы, разведет нас с отцом по разным сторонам баррикад в годы гражданской войны.