Владимир Молодых - Казачья Молодость

– Ух! – у Петьки глаза полезли на лоб от удивления. Если ты плывешь в южном полушарии, то на южном небосклоне ты должен найти звезду «южный крест» и тогда ты сможешь сориентироваться – куда тебе плыть? В северном полушарии ищи «полярную звезду», – и только тогда тебе стану ясны стороны света: где восток, а где – запад. Зная эту звезду, ты проложишь себе путь, даже не имея карты.

– Здорово! И что – об этом во всей этой книге? Уж больно она толста… И откуда она у тебя?

– Эту книгу «Для путешественников» подарил мне сам Бутин.

– Бутин!? – засомневался Петр, беря осторожно книгу в руки.

– А ты – что его знаешь?

– А его кто не знает. Вот, оказывается, отчего ты поселился у его сестры. Это здорово… Но уж больно она тяжела эта книга!

– Она тяжела от обилия в ней знаний…

– Да разве можно все это запомнить… то широту, то долготу? – Петька отпрянул от стола.

– Забудешь – заблудишься, сам погибнешь – и люди погибнут, – твердо сказал я, взяв из рук приятеля – и так изрядно ошалевшего от всего сказанного – книгу.– Эти книги вначале надо прочесть.

– Да нужен год, а то и два, чтоб их прочесть, – почесал в затылке Петр.

– Надо Петька… надо! Вот представь, что страну неведомую еще миру – Камчатку, описал студент Крашенинников. И даже будь тогда уже эта книга – в поклаже ее далеко не унесешь. В походе и иголка вес имеет. А знать из этой книги надо все. Даже Учитель, бывавший не раз в экспедициях, увидев эту книгу, враз оценил, что, мол, ее надо, если ты хочешь путешествовать, зачитать до дыр.

– Все это так, но он – все же был студент, а не гимназист.

– Подожди… После училища я пойду учиться дальше, как Пржевальский. Он окончил Академию Генштаба.

– Ну, ты, Яков, хватил. Да в Академию лишь по хорошей протекции можно попасть, говорил мне отец.

– А без Академии я не смогу организовать экспедицию…

– На Камчатку! – подтрунил Петр.

– Обязательно туда, Петька!

– А вот я мечтал об университете, но смотрю – сколько же надо прочесть? Видно прав отец – военная карьера по мне. Там слишком много знать не надо. Там по отцовской проторенной дороге…

– Армия любит скалозубов…

– А что это?

– А это герой поэмы «Горе от ума» Грибоедова. Но этого тебе, Петька, знать ни к чему. Ты же сам сказал, что для военной карьеры не надо много знать. А уж героями художественной литературы и вовсе не стоит забивать себе голову. Ты сам как-то говорил, что «синий чулок» в армии не нужен.

Петр бывал у меня редко. Да и жил я, так сказать на окраине, в глубине большого дома. И все ж он у меня бывал. Так в одну из встреч он мне поведал, что я Нина встречается с адъютантом наказного атамана.

– У нее в наперсниках удалой наездник. Известный, кстати, в округе. Мы для Нины были всего лишь мальчиками. Я ведь с нею – то же знаком. Она любвеобильная девица. А тот – уже офицер, так сказать, состоявшийся муж. Вот кто ей был нужен. А с нами она лишь развлекалась от скуки, а ты, поди, все принял всерьез.

Вот так Петр открыл мне правду жизни под названием «любовь». Что ж, после этого становилось жаль только самого себя. А сколько, помню, устраивалось в доме вечеринок. Шумных, веселых. Было много подруг Нины из женской гимназии, были и кадеты. Тогда два этажа наполнялись звонкими и молодыми голосами. Нина в бледно-голубом, небесного цвета платье. Сколько было гама, повсюду бесцеремонность и веселье молодых людей. Все это мне тогда, провинциалу, было ново и непривычно дико. Я чувствовал себя ничтожеством среди этих успешных кадетов, и только чувство ревности не давало мне покоя. Какая-то непреодолимая сила первых, еще неосознанных чувств, влекла меня к Нине. Что ж, теперь остается лишь утешать себя тем, что уж более никому не дам себя так увлечь. Что ж, буду умнее… Хотя все осознавая, я бы и сейчас, доведись, не мог бы удержаться от этой энергии молодости, что заключена была в Нине. А оказалось – после слов Петра – я был дитя в ее глазах, который ждет материнской ласки и утешения. Словом, я был в ее глазах недотёпой! Зато я испытал то первое жгучее чувство, которое уж более никогда не состоится и уж никогда более сердце не испытает того сладкого замирания в минуты наших встреч. Это чувство, похоже, неосознанной любви притягивало меня все больше к ней. Но рядом с этой горячей молодостью, когда она вся светилась, я выглядел просто кюхлей…

А тем временем жизнь моя в доме Петра вскоре вошла в привычное для меня русло прежней жизни. Мне предоставлена свобода во всем. Комнатка моя одним окном выходила лицом в тихий проулок, в конце которого были конюшни казачьего полка. Они мне напоминали по утрам своими запахами. Вот здесь я и найду на оставшиеся два года гимназии приют «спокойствия, трудов и вдохновенья», как сказал бы поэт. Да это был то самый приют, если можно так сказать, куда солнце никогда не попадало…

Потом, спустя годы, вспоминая прожитую молодость, я спрашивал себя: «Так что же такое моя жизнь в этом огромном и непонятном до конца мире?» Кажется, что моя жизнь это всего лишь череда дней и ночей, встреч, разговоров, некоторые из которых мы позднее назовем событиями. Та же революция, митинг, разгон, жандармский капитан. Теперь через годы – все это станет событиями. А тогда? Тогда это была просто жизнь с ее всплесками или затишьем. И все же небольшая толика из этого беспорядочного накопления впечатления останется в памяти. Хотя все это время был и оставался поток в непрерывной связи мыслей и чувств, в которых и заключается ответ: в чем смысл жизни? Его, этот смысл жизни, трудно уловить и выразить словами. Однако, не смотря ни на что, сохраняется неведомая вам надежда: ухватить этот смысл жизни, ее суть. Для меня этот смысл жизни выразил мой дядя, сказав как-то мне в те годы: «Ты, Яков, слишком простираешься вдаль…» Вот он – в этом весь мой смысл жизни. От этой тяги к дали и родилась во мне моя мечта – увидеть Камчатку. Она, Камчатка, останется моим смыслом жизни, ее началом и ее концом.

Отец мой, когда-то «заболел» Камчаткой, а за свою преданность этой земле, она, Камчатка, оставила его себе навечно. А он, как строитель, заложил поселок Ключи под Ключевской сопкой.

Я с природным упрямством взялся за учение. Я поставил себе цель: окончить гимназию по первому разряду, чтобы иметь преимущество при поступлении в училище. От дяди я уже знал, что каждый год училище берет только двоих из казачьего сословия. Крестному я обещал, что я буду в ряду первых на выпуске. А для этого только одно средство: зубрить! Вот за это я и засел. Но не лишал себя общения с конем. Загородные прогулки делал в любую погоду. Это я взял за правило. А после прогулки – уборка стойла, чистка коня. Не отказывался и от скачек казачьего полка. Были первые успехи. Но заметил слабости: мой конь неуверенно шел на препятствия. Начал отработку прыжков в манеже. Конечно, не обошлось без падений и ушибов. Мой конь был из породы башкирских коней и отличался повышенной резвостью. Мне пришлось приложить немало сил, чтобы укротить его излишнюю резвость. Что это мне стоило – можно представить, когда он цеплял копытом за препятствие, а я вылетал из седла. Отделывался пока ушибами. А конь при этом стоял надо мною с понурой, виноватой головой. Я утешал его, как мог. И снова и снова направлял его на препятствие. И так до пота. В одно из таких падений ко мне подъехал молодой человек. Он учтиво подал мне руку. Я встал.