Владимир Молодых - Казачья Молодость

Но слова хозяина лезли в голову и не давали покоя. «Нет, все вы живете выдуманными чувствами. И таких тысячи. Вы опьяняете себя этим громким словом – революционер. А ведь это протестант. Бунтовщик, не желающий подчинится рассудку. Зачем вы хотите служить народу? Вы об этом спросили народ?»…

Не смотря ни на что – хотя мне вполне определенно указали на дверь – я продолжал жить обдумывать свое положение. А оно почти безвыходное. Мне собственно некуда было отступать. Отходную позицию у Петра я еще не подготовил. Даже, если решусь жить в его доме, то никакой от Петра морали терпеть не стану. Есть отчаянный вариант. Его, как-то в беседе, подсказала АБ. Занять освободившуюся часть флигеля после отъезда Учителя. Правда, тогда не понятно, на что я буду жить. Денег карманных отец не оставил. Обратиться за помощью к Бутину? Думаю, он не откажет, – но как это сделать?

Пытаясь отвлечься от навязчивых мыслей, я уходил в город, на станцию и бесцельно провождал поезда, завидовал тем, кто, спеша и волнуясь, усаживались с множеством вещей в вагоны дальнего на восток следования. В другой раз, лежа с книгой в руках, слушал за окном перекличку дальних поездов. Я, можно сказать, что передумал все, но не ясно одно: как покинуть этот дом?

В раздумьях я просыпался среди ночи. Слушал долго тишину, и мне казалось, что я проснулся именно от этой тишины. Я смотрел в отрытое окно, в ту холодную красоту лунной ночи, свод неба, усыпанных множеством мелких, мирных, но бесконечно далеких и холодных звезд. Они загадочно молчали, должно, думая, как и я, об одном и том же: о разгадке жизни будущего, а заодно и моем загадочным завтра. Порою мысли мои сбивались к размышлениям об Учителе. Где он теперь и стоит ли ждать от него вестей? Образ Учителя не покидал меня даже днем, когда я сижу за книгой. Его образ станет с годами для меня легендой, мысли и дела его потеряют свою прежнюю принадлежность и станут моими, моей собственностью в копилке опыта жизни. Он останется для меня идеалом Учителя и человека.

В другой раз, пытаясь заглушить некоторую нервозность, столь мне не свойственную, я садился на коня во все свободное время предавался езде верхом в окрестностях города.

Я всегда любил осень… В эту пору я чувствую всегда себя более взрослым. Осенью мне никогда не было грустно. Ты ценишь каждый теплый день. В полях пусто – и все в природе как бы приходит в смирение.

Вернувшись с прогулки, я заметил, что хозяйка уносит мою казачью одежду, пропитанную потом коня и навоза, подальше в сени, закрывает в чулан от запаха. И все же запах конюшни проник в дом. Наташа как-то сказала, что в доме пахнет навозом. Так что меня гнал из этого дома не вредный «запах социалиста», а куда более прозаический – мой истинно казачий дух. Но в один из вечеров, когда я уже был готов оставить это уютное жилье, вдруг тихо вошла хозяйка и внесла новую форму, Она стала обряжать меня во все новое. Я подумал, что она этим хочет подтвердить положительное решение комиссии – я остаюсь в старшем классе гимназии. Ублажая в новую одежду, я заметил, что она порывается что-то сказать. Но вместо слов она с особой тщательностью наряжала меня, стараясь, казалось, сдуть с меня чуть ли не каждую пылинку. Я понял к чему весь этот спектакль: я близко дружу с ее братом Бутиным. И все же я заметил ей, что сегодня же съезжаю с этого дома и что я очень благодарен этому дому, где я жил, как в родной станице. Говоря все это, я так расчувствовался, что готов был обнять и поцеловать ее, как мать. Но вы, действительно, все эти годы были мне матерью. Минутная слабость прошла – и я не поцеловал хозяйку, о чем впоследствии сожалел, так как позднее от Бутина узнал, что на моем отъезде настоял муж, а она, как могла, защищала меня.

Но, как говорится, если судьба что-то и вершит, то это только к лучшему. Я вспомнил слова Учителя, что судьба возлагает нам на плечи только те обстоятельства, которые мы можем вынести. Невыносимого судьба не предложит. А мне предстояло пойти на поклон человеку, который когда-то оказал мне «медвежью услугу», а попросту – подложил мне «свинью».

На пороге я остановился. Девушки и хозяйка с печальными глазами смотрели мне вслед, стоя.

– Я понимаю вас, – улыбнувшись, как только мог, – в вашем доме бунтовщику, потомку Пугачева, как сказал хозяин, мне, конечно, места нет. Что ж, таков он, казак, неуживчивый… Я на каникулах мечтал – окончить гимназию в вашем доме, но, прощаясь, ваш брат посоветовал все же перебраться туда, где мой конь. А он в конюшне полковника казачьего полка. Теперь я буду в доме вам известного Петра Плесовских. Но здесь я вырос… – я, было, чуть не захлебнулся в слезах после этих слов, – Вам всем большое спасибо!

Я хотел еще что-то сказать, ведь здесь я вырос и духовно, и телесно, но что уж там говорить, когда выставлен за дверь… Слегка поклонившись, я вышел. На крыльце, помню, глубоко вдохнул, будто совсем другого воздуха – и уверенно зашагал…

В тот год мне минуло шестнадцать лет. Так что я окончательно утвердился в мысли, что вступление мое в совершеннолетнюю жизнь завершилось. Была пора начала юности, когда и жизнь моя была на переломе. Как тут было не вспомнить слова Бутина: «Для нас, русских, важно во всем волевое начало… Будет воля – состоишься ты путешественником, а не будет… будешь, как все. Ты знаешь, что такое шевяк по-нашему? Это смерзшийся конский помет. Старики говорили про пустомелю, что он, как шевяк, болтается в проруби. Таким, как правило, бывает чиновник любого ранга. Без воли ты пополнишь ряды Молчалиных. А вот быт Пржевальским, каким тебе грезится, надо иметь такую волю, чтобы на зубах скрипела… И вот, что еще было мне тогда в помощь. Я от Учителя «заразился» фатализмом. Я бесконечно верил в судьбу, как и во все то, что она мне уготовила. А это добавит уверенности в моих поступках.

Не откладывая в долгий ящик, я при первой же встречи с Петром в гимназии выложил все, как было в доме, где я снимал комнатку. И что, мол, дальнейшее там пребывание стало невозможным. А все, мол, оттого, что конь мой в вашей конюшне, а я хотел бы быть к нему поближе, чтобы познакомится с вашими наездниками от казачьего полка и участвовать в совместных скачках. Словом, опуская детали моего разговора с хозяином и наши разногласия по поводу давнего кружка. О кружке я Петру и вовсе ни слова. Я знал его отношение к кружку и знал, что он по этому поводу скажет: «Будь он неладен этот кружок. Он тебе еще не раз отрыгнется». А Петр был прав. Первая отрыжка уже состоялась: это работа комиссии. Она немало моей крови попила. Из-за нее мне пришлось оставить теплое местечко и вот теперь кланяться приходится хмурому Петру. А по правде говоря, я сейчас вешал ему лапшу на уши. Я ко всему еще добавил, что, мол, так сошлись звезды, что я должен оставить тот дом. Его же, как я понял, удивило совсем не то, что я ему говорил – он парень не глупый и все понял, что к чему. А говорил я ему правду, но не ту от которой я уходил. Для него было главное в том, что я первый сделал шаг навстречу – значит, я нуждаюсь в нем. Когда это до него дошло, он просветлел, как бы говоря: мол, с этого и надо было начинать. И что, мол, он сам давно искал повод, чтобы убрать наши недоразумения. Мы пожали друг другу руки в честь нашего примирения